Пират приблизился, обнял, пробираясь ко мне за спину. Отшатнулся, когда я попыталась вцепиться зубами ему в шею. Выругался.

— Сама напросилась.

Он снял со стены нож, вернулся ко мне. Страх снова сковал льдом тело — одно дело понимать, что конец неизбежен, другое — когда он обретает вполне реальные очертания. Блад поддел верхний край корсета — я взвизгнула, когда его пальцы коснулись груди. Пират потянул плотную ткань на себя, подцепил ножом, одним движением располосовав надвое. Я закашлялась, слишком резко вздохнув. Закружилась голова, и потемнело в глазах, а когда я опомнилась, последняя нижняя юбка лежала на полу, оставив меня в одной батистовой сорочке чуть выше колен и чулках.

Блад обшарил меня взглядом. Щеки стали горячими и тяжелыми — проклятый батист был почти прозрачным.

— Так, с этим все ясно, — проговорил он, и бархатный голос, казалось, стал еще ниже. — Остались юбки.

Он присел у моих ног, посмотрел снизу вверх, и я зажмурилась, чтобы не видеть его взгляда. Всхлипнула, поняв, что он может разглядеть. Да даже Джек не видел меня в одном белье, не говоря уж…

Стыд кипятком растекся по телу, почему-то собравшись жаром внизу живота.

— Говорю же тебе, у меня нет оружия, — прошептала я. — Зачем?

— Ты говорила, что и золота у тебя нет, а в этой груде оборок можно любовника спрятать, — ухмыльнулся он.

Мои лодыжки вдруг обдало жаром, а потом в них точно впились десятки раскаленных игл. Я взвыла, а Блад разом сгреб весь ворох ткани, вытащив его из-под моих ног. Перетряхнул юбки одну за другой. Хмыкнув, отложил одну в сторону — как раз ту, в пояс которой было вшито полдюжины золотых! Впрочем, на том свете мне они не понадобятся.

— Что там? — поинтересовался пират. — Золото?

— Золото, — подтвердила я.

Голос не слушался, тело то обжигал стыд, то морозил страх, к онемевшим ногам начинала возвращаться чувствительность, добавляя неприятных ощущений.

— Отпусти меня. Ты уже нашел все, что мог.

— Правда? — приподнял бровь он. — А, может, мне еще кое-где поискать?

— Где? — не поняла я.

Он усмехнулся. В следующий миг исчезли оковы с запястий и я, не удержавшись, повалилась прямо на руки пирату. Зарыдала в голос — боль в кистях казалась невыносимой.

Когда я опомнилась, оказалось, что я сижу на коленях у Блада, как была — только в сорочке и чулках, а он растирает мне запястья.

— Потерпи немного, — приговаривал он негромко и как-то даже… ласково? — Сейчас пройдет. Вот, видишь, уже порозовели. Просил же…

Я стиснула зубы. Просил, да. Не сопротивляться, чтобы было быстрее и удобней.

Всю жизнь, все мои восемнадцать лет я слышала одно и то же. Молчи. Терпи. Смирись. Не возмущайся. Будь тихой. Будь скромной. Будь покорной.

Покорно жди, пока с тобой позабавятся от души, а потом убьют.

Я выдернула руки из его ладоней. Получилось слишком резко — потеряла равновесие и слетела с его колен. Больно ударилась локтем, подскочила и в следующий миг снова забилась в жестких руках.

— Пришла в себя, значит.

Тело совершило какой-то немыслимый кульбит, закружилась голова. Отдышавшись я обнаружила, что лежу поперек его колен с задранной до поясницы рубашкой, руки выкручены за спину. Шлепок обжег ягодицу. Я вскрикнула и снова разрыдалась.

«Пожалеешь розгу — испортишь ребенка», — любил говаривать батюшка. На меня он розог не жалел, порой сидеть не могла. Помогло, правда, так себе, иначе не оказалась бы я здесь. Но одно дело — розга от родителя, другое — рука постороннего мужчины. Еще шлепок и еще — удары сыпались градом, пока я не обмякла в его руках, дрожа и всхлипывая.

Меня снова вздернули вертикально, усадили боком на колени.

— Ну и на что ты рассчитывала? — рявкнул Блад. Одной рукой он снова держал за спиной мои запястья, второй — сжимал волосы на затылке, развернув мое лицо к себе.— Убила бы ты меня, и что? Потом — что?

— Не знаю! — всхлипнула я. — Какая разница, если все равно…

— Не все равно! На этом корабле пять дюжин мужчин, которые женщин месяцами не видят! Ты понимаешь, что бы с тобой сделали, когда узнали о моей смерти? Пару дней, может, и протянула бы, всей… душой прочувствовав, что такое смерть на колу!

— Ты все равно собирался отдать меня им, так какая разница? — закричала я ему в лицо.

— Да с чего ты это взяла, дура!

— Ты сам сказал!

Он выругался.

— Я сказал «не знаю, что с тобой делать».

— Так и я о чем! Что я должна была подумать?

С его лица исчезла ярость.

— Страх — плохой советчик, сокровище мое.

Блад выпустил мои руки, провел кончиками пальцев по щеке, стирая слезы. Я вздрогнула от этого прикосновения. Замерла под его взглядом, где медленно истаивало бешенство, сменяясь выражением, которого я не могла разгадать.

Он снова провел пальцами по моей щеке, по шее. Я задрожала — уже не от страха, просто кожа стала неожиданно чувствительной, и каждое его прикосновение словно простреливало маленькой молнией. Жар с горящих ягодиц перетек в низ живота, заливая его тяжестью.

Блад притянул меня за затылок, впился в губы, и мои сами раскрылись, отвечая на поцелуй. Его язык скользнул мне в рот, играя с моим, руки сами обвили его шею. Его ладонь накрыла мою грудь, и я застонала, точно воск плавясь под его прикосновениями. Сорочка поползла вверх, и я не стала сопротивляться — хотелось ощутить его кожу не только ладонями, прильнуть всем телом. Я позволила снять ее, развернуть себя верхом на его коленях. Всхлипнула, когда он прильнул губами к груди, вжимаясь в него там, где наливалась жаром томительная пустота, словно он один мог ее заполнить.

— Паруса! — закричали наверху. И снова, уже громче: — Капитан, паруса!

Блад ругнулся сквозь зубы. Я вздрогнула, заморгала, точно просыпаясь.

— Что там?! — рявкнул он.

От этого рыка я окончательно пришла в себя. Слетела с его колен, подхватывая сорочку непослушными руками. Попыталась надеть ее — запуталась в ткани, словно никогда раньше не одевалась сама.

— Фрегат под флагом Наровля!

Капитан снова выругался — на этот раз в голос.

— Уйти сможем?

— Уйти? — кажется, в голосе того, наверху, послышалось изумление. — Нет,