– Я узнал вас, Давид, – проговорил он. – Вы были Лаэртом в «Гамлете», верно? Год назад. В том маленьком театре на улице Старого Сапожника. Я не мог ошибиться…

– Вы не ошиблись, – ответил изумленный гость.

– Мне понравилась ваша игра, – продолжал хозяин дома. – Неужели эта страсть к поиску так велика? Я уверен, была и другая причина. Какова же она? Говорите как на духу.

Давид усмехнулся:

– Я – одиночка, господин Баратран. Чтобы прийти к этому выводу, мне понадобилось двадцать два года. С карьерой актера все кончено, а с сегодняшнего утра и со всем, чем я хоть немного дорожил. Поэтому я у вас.

– А вы уверены, что именно здесь обретете то, что ищите?

Давид пожал плечами:

– Откуда мне знать? Но я догадываюсь, что чародейством занимаются в одиночку.

Старик улыбнулся.

– Недавно я выбрал двух молодых людей – художника-молчуна Вилия Лежа и бывшего циркача Карла Пуливера. Вы появились как раз кстати – мне нужен был третий. Я жду вас завтра в два часа дня. Но не торопитесь радоваться, Давид. Обучение моему, как вы сказали, чародейству займет не менее десяти лет.

Шагая по бульвару Семи экипажей, Давид убедился, что настоящая непогода еще на пути в Пальма-Аму. С севера к городу двигалась целая армада темных туч. Они шли медленно, уже забрав в свою тень низкие горы, теснившиеся изумрудной грядой у атлантического побережья.

Давид нашел экипаж и поехал кататься по городу. Пальма-Ама на короткое время расцвела солнцами – в окнах домов, в лужах на мостовых, в сверкавших алмазных каплях на листьях желтеющих каштанов.

Давид размышлял о недавнем визите. Десять лет – похоже на шутку!

Когда он проезжал мимо набережной, то увидел намокший экипаж, двух понурых лошадей и дремавшего возницу на козлах. За экипажем, шагах в двадцати, набережная обрывалась и начинались ступени. Они вели вниз, к пляжу, лоскут которого, серый из-за мокрого песка, был виден с дороги. Этот песок вспарывал высокий пирс, стрелой уходящий в океан… В самом конце каменной стрелы, рассекавшей прибрежные воды, зоркие глаза молодого человека разглядели крохотную фигурку, одетую в черное. Тучи медленно сходились, небо темнело, океан мертвел в приближении грозы. А там, на узкой каменной дорожке, отвернувшись от города, стояла, глядя в бесконечную морскую даль, женщина…

Отъехав уже шагов на сто от понурого экипажа, Давид внезапно остановил извозчика и, наказав ждать его, спрыгнул с пролетки. Фигура женщины на фоне океана со странной силой притягивала его.

Давид быстро спустился по гранитным маршам многоступенчатой, разорванной несколькими площадками лестницы. Когда она осталась позади, а ботинки его утонули в сером, покрытом сырой коркой песке, Давид почувствовал, как часто бьется его сердце.

«Зачем я это делаю?» – думал он, быстро шагая в сторону пирса.

Фигурка женщины становилась все ближе. Давид уже различал ее стройный стан и темное пятнышко на голове, что спустя еще шагов пятьдесят превратилось в берет.

«Может быть, она в трауре, и я помешаю ей?» – ступая на пирс, думал Давид, но уже не в силах был остановиться.

С двух сторон к каменной дороге подкатывали волны. Пирс казался бесконечным – то ли от того, что он действительно был таким, то ли потому, что Давид с каждым шагом замедлял ход.

Фигура женщины вырастала медленно…

На плечах ее лежал широкий черный мех. Платье черного шелка плотно облегало фигуру. Темные волосы, поднятые на затылке и спрятанные под бархатный берет, сдвинутый на левый бок, открывали часть смуглой шеи… Казалось, женщина слушает, как волны разбиваются о каменные стены пирса. В руках она держала длинный черный зонт.

Никогда он не испытывал страха перед новым знакомством, и однако…

– Скоро погода снова испортится, – чувствуя непривычную робость, сказал Давид, подходя ближе. – И здесь будет небезопасно, сударыня.

Она обернулась, и в то же мгновение что-то укололо его в самое сердце – больно и сладко. Словно вспыхнуло необычайно важное и давно забытое чувство… На него смотрела совсем юная женщина. Она оказалась не просто смугла, как он предполагал вначале. Лицо ее не было лицом чистокровной европейки. Миндалевидные, опушенные густыми ресницами темно-карие глаза, большие блестящие белки, резко очерченные полные губы выдавали в ней присутствие мавританской крови. Давид никогда не видел ее раньше, не был знаком с ней, но что-то в чертах, взгляде, во всем ее облике казалось ему знакомым.

Девушка улыбнулась заговорившему с ней молодому мужчине – рассеянно, словно не расслышав его слов, и ничего не ответила. В руках она держала зонт, прижимая его к бедрам чуть ниже живота. Кисти были стянуты черным шелком перчаток, пальцы поверх него украшали перстни. На левом запястье, спрятавшись между перчаткой и рукавом, выглядывал золотой браслет в форме несколько раз обернувшейся кольцами змеи.

Все еще чувствуя себя неловко, Давид представился.

– Может быть, я помешал вам? – следом проговорил он, рассматривая темный наряд молодой женщины. – Вы… в трауре?

– Да, – ответила она. – Недавно у меня умер муж.

– Муж? – непроизвольно вырвалось у него. – О, простите… Вы еще так юны…

– А сколько, по-вашему, мне лет? – неожиданно спросила она. – Не стесняйтесь, говорите.

– Восемнадцать, не более того.

– Пусть так оно и будет, – ответила незнакомка.

Ее мягкий голос звучал доверительно, взгляд был открытым.

– Простите, что побеспокоил вас, – еще раз извинился Давид. – Простите…

Ему стоило немедленно уйти – он выбрал неподходящее время для знакомства! Но шли секунды, а он не уходил. И его не прогоняли. Глаза молодой женщины, смотревшей на Давида, не отпускали. Они загадочно и лукаво смеялись даже тогда, когда она казалась серьезной.

– Я люблю эту каменную дорогу, – сказала незнакомка и, уже глядя на океан, добавила: – Я прихожу сюда всякий раз, когда мне бывает одиноко… Как сейчас.

Страсти уже бушевали в сердце Давида. Нет, уйти теперь было бы преступлением!

– Как вас зовут? – спросил он.

– Лейла, – с улыбкой обернулась она.

– Лейла… Красивое имя: под стать вам.

– Вы не ошиблись: это имя и впрямь под стать мне, проговорила юная женщина. – На одном из восточных языков оно означает «ночь». – Она опустила глаза и вновь улыбнулась, и в этой улыбке прозвучали волнение и грусть. – А что может быть прекраснее ночи?

Черный мех укрывал ее плечи, пряча в своих сумерках уголок смуглой бархатистой кожи; чуть ниже ямочки, где сходились ключицы, сверкала тонкая бриллиантовая нить.

Разглядывая лицо молодой женщины, стройный стан, линию закованных в шелк бедер, расходящихся черным цветком от узкой стянутой талии, Давид вдруг поймал себя на мысли, что не желает думать о ее трауре. Женщина волновала его так, точно он и впрямь знал ее прежде, и знал близко!..