Монтальбано приказал Галлуццо, сменившему Галло, отнести оружие и патроны в комиссариат:

– Проверь потом, был ли ствол зарегистрирован.

В кабинете стоял сильный запах жженой соломы, хотя комиссар распахнул окно, как только вошел.

Вдова уселась в кресло в гостиной. Вид у нее был совершенно безразличный, как будто она сидела в привокзальном зале ожидания.

Монтальбано тоже расположился в кресле. В этот момент позвонили в дверь, синьора Антоньетта инстинктивно приподнялась, чтобы открыть, но комиссар жестом остановил ее.

– Галлуццо, открой ты.

Дверь отворилась, последовал короткий разговор, и полицейский вернулся:

– Там какой-то синьор с седьмого этажа. Хочет вам что-то сказать. Говорит, что он охранник.

Косентино был в форме, он шел на работу.

– Извините, синьор, что я вас беспокою, но тут мне кое-что пришло в голову…

– Я вас слушаю.

– Видите ли, синьора Антоньетта, как только приехала из Фьякки, когда поняла, что ее муж умер, спросила у нас, убили ли его. Если бы мне сказали, что моя жена умерла, я бы все что угодно подумал, но не то, что ее убили. По крайней мере не это первым делом пришло бы мне в голову. Не знаю, понятно ли я выражаюсь.

– Вы прекрасно выразились. Спасибо, – сказал Монтальбано.

Он вернулся в гостиную. Теперь синьора Лапекора выглядела растерянной.

– У вас есть дети, синьора?

– Да.

– Сколько?

– Один сын.

– Живет здесь?

– Нет.

– Чем он занимается?

– Врач.

– Сколько ему лет?

– Тридцать два.

– Надо будет ему сообщить.

– Я сообщу.

Гонг. Конец первого раунда. В начале второго инициативу перехватила вдова.

– Его застрелили?

– Нет.

– Задушили?

– Нет.

– А как же его умудрились убить в лифте?

– Ножом.

– Кухонным?

– Возможно.

Синьора встала и вышла в кухню. Комиссар слышал, как открылся и закрылся ящик. Она вернулась в гостиную и снова села.

– Там все на месте.

Комиссар перешел в контратаку.

– Почему вы подумали, что нож может быть вашим?

– Просто так.

– Что делал ваш муж вчера?

– То же, что каждую среду. Ходил в контору. Он туда наведывался по понедельникам, средам и пятницам.

– У него было устоявшееся расписание?

– С десяти до часу дня сидел там, потом приходил домой обедать, отдыхал, возвращался туда к половине четвертого и оставался до половины седьмого.

– Чем он занимался дома?

– Садился и смотрел телевизор.

– А в те дни, когда не ходил в контору?

– Тоже сидел перед телевизором.

– Значит, сегодня, в четверг, ваш муж должен был остаться дома?

– Именно так, синьор.

– Но он был одет, как если бы собирался выйти.

– Да, синьор.

– Куда, вы думаете, он хотел пойти?

– Знать не знаю.

– Когда вы уходили, ваш муж проснулся или еще спал?

– Спал.

– Вам не кажется странным, что, как только вы вышли из дому, он сразу проснулся, в спешке собрался и…

– Ему могли позвонить.

Очко в пользу вдовы.

– У вашего мужа было много деловых знакомств?

– Деловых? Он уже много лет как свернул торговлю.

– Зачем же он тогда регулярно ходил в контору?

– Когда я спрашивала, он говорил, что ходит туда пыль протирать. Вот что он мне говорил.

– Значит, синьора, вы утверждаете, что вчера, когда ваш муж вернулся из конторы, не происходило ничего необычного?

– Ничего. По крайней мере до девяти вечера.

– Что случилось после девяти вечера?

– Я выпила два таблетки снотворного. И спала так крепко, что не открыла бы глаза, даже если бы дом стал рушиться.

– Значит, если синьору Лапекоре звонили или к нему кто-то приходил, – вы ничего бы об этом не знали?

– Точно так.

– У вашего мужа были враги?

– Нет.

– Вы уверены?

– Да.

– Друзья?

– Один. Кавальер Пандольфо. Они созванивались по средам и ходили поболтать в Албанское кафе.

– Синьора, подозреваете ли вы кого-нибудь…

Комиссар не успел договорить.

– Подозревать не подозреваю. Я уверена.

Монтальбано подскочил на кресле, Галлуццо пробормотал:

– Черт подери!

– И кто же это мог быть?

– Кто мог быть, комиссар? Его любовница. Ее зовут Карима, через «К». Она туниска. Они встречались в конторе по понедельникам, средам и пятницам. А этот мерзавец говорил, что ходит туда прибираться.

Первое воскресенье прошлого года пришлось на пятое января. Вдова сказала, что это роковое число выжжено у нее в памяти каленым железом.

Ну вот, когда она выходила из церкви после полуденной мессы, к ней подошла синьора Коллура, та, что торгует мебелью.

– Синьора, – говорит, – передайте своему мужу, что вчера привезли то, чего он ждал.

– А что это?

– Диван-кровать.

Синьора Лапекора поблагодарила и пошла домой, а в голове у нее, как сверло, вертелась мысль: и на что ему диван-кровать? Хотя ее мучило любопытство, она ничего не спросила у Аурелио. Короче говоря, дома этот диван так и не появился. В воскресенье через две недели она подошла к продавщице мебели.

– Знаете что? Диван-кровать по цвету не подходит к стенам.

Выстрел был сделан вслепую, но попал в цель.

– Синьора, мне же сказали, что он должен быть темно-зеленый, под цвет обоев.

В одной из комнат в конторе были темно-зеленые обои. Вот куда этот негодяй поставил диван-кровать!

Тринадцатого июня прошлого года – это число также запечатлелось у нее в памяти – она получила первое анонимное письмо. С июня по сентябрь их пришло три.

– Вы можете мне их показать? – спросил Монтальбано.

– Я их сожгла. Я не храню всякие мерзости.

В трех анонимных письмах, составленных в лучших традициях из букв, вырезанных из газет, было написано одно и то же: дескать, муж ваш Аурелио три раза в неделю, по понедельникам, средам и пятницам, встречается с женщиной, туниской по имени Карима, известной как проститутка. Эта женщина приходит к нему по утрам или после обеда. Иногда она покупает в соседнем магазине принадлежности для уборки, но все знают, что ходит она к синьору Аурелио заниматься развратом.