«Мы и не думаем, — продолжает развивать свои мысли Павленков, — что предлагаемая нами мера (о разрешении образования судов общества офицеров в воинских хозяйственных заведениях. — В. Д.) могла бы принести результаты сразу… Нет, она будет действовать и влиять не вдруг, польза от нее станет очевидной только по прошествии значительного времени, в силу она будет входить постепенно, туго, медленно, с большим трудом, но верно, твердой поступью, безостановочно… Неужели же из-за одного того, что лекарство должно исцелять годами, а не неделями и часами, следует отказать больному в помощи, тогда как другого более скорого средства еще не имеется? Мы полагаем, что до установления устного и гласного суда только этим путем можно возвысить нравственный уровень наших хозяйственных учреждений и внести в них свежую струю честной самодеятельности.

Теперь же борьба честных стремлений с предосудительными решительно невозможна и всегда должна оканчиваться “Обыкновенной историей” Гончарова. Протестующее лицо испытывает на себе все неудобства одиночества, все невыгоды своего “идеальничанья”. Человек прежде твердый, бодрый, непоколебимый, начинает делать уступки окружающим его господам, смотрит снисходительно на их проделки, перестает волноваться несправедливостью, меняет свой взгляд, вступает в общую колею…»

Павленков включает в свой текст фрагмент статьи из журнала «Современник», автор которой передает трагедию личности человека, неминуемо вынужденного деградировать, столкнувшись с непреодолимой стеной общественной несправедливости. «Раз попавши на этот путь, уже трудно с него своротить, если не изменится личное положение. Всякий, кто способен живо представить себе безвыходное положение чиновника, нуждающегося в службе, непременно убедится, что необходимы чрезвычайные нравственные силы, чтобы противостоять этому общему течению, и что ни один истинно честный человек, сознающий действительное положение вещей и умеющий ставить себя в воображении на место других, не поручится сознательно за самого себя в удачном выходе из подобного испытания. В этой тайной подземной борьбе со всею окружающей средою мало того геройства, которое способно подвинуть воина на разные чудеса храбрости. В открытом сражении воин чувствует себя сильным, потому что идет с тысячами товарищей. В этом открытом всенародном риске есть много увлекательного. Он продолжается немного времени и неминуемо влечет за собой громкую славу, тогда как идти назад совершенно невозможно. На подобные действия достает у многих физических сил и нравственной энергии. Напротив, в темной канцелярской борьбе со всею окружающей средою, или, по крайней мере, с значительным большинством ее, боец является совершенно одиноким. Он ежечасно и ежеминутно рискует потерять последний кусок хлеба для себя и для всех близких и не может рассчитывать на победу. Народ справедливо говорит: “Один в поле не воин”. Всякое должностное лицо, выступающее на такой бой, очень хорошо понимает, что одному всех победить нельзя и что энергичное исполнение им своих обязанностей, в противность заведенной рутине и выгодам большинства из его собратий, необходимо влечет его к падению самому бесславному и не приносящему с собою никакого утешения, кроме внутреннего довольства. Поэтому для подобной борьбы годятся одни только сильно развитые высокие натуры, которые попадаются весьма редко и представляют явления, совершенно выходящие из обыкновенного порядка вещей. Но и эти исключительные, сильные натуры, при отсутствии всякого самостоятельного положения могут только бороться, но не побеждать. Само собою разумеется, что без силы ничего нельзя сделать. От этого борьба подобных личностей принимает вид крайнего безрассудства и вызывает лишь улыбку сожаления».

Нельзя не сознаться, что читать подобные строки очень грустно, замечает Павленков, но едва ли можно назвать их несправедливыми? Всякий согласится, что это чистейшая правда, но несомненно также и то, что лица, выступающие вперед единственно из сознания своего долга, заслуживают лучшей участи и что не они должны быть понижены до общества, а общество возвышено до них. А для этого необходимо дать их вполне полезным и достойным уважения стремлениям законный и верный исход.

Возвращаясь к судам общества офицеров, Павленков предлагает, чтобы положение о них было дополнено целым рядом условий, гарантирующих возможность отстаивать позицию честного человека против тех, кто стремится ее попирать любыми средствами. Все спорные вопросы, возникающие в военных хозяйственных учреждениях, следует передавать не на усмотрение ближайшего местного начальства, а избирать в качестве арбитра постороннее звено, а именно центральные офицерские суды. Важно предоставить человеку, не поддержанному судом общества офицеров, право апеллирования в вышестоящую инстанцию, которой опять же должны стать вновь образуемые центральные офицерские суды, которые бы имели кассационное значение. Другими словами, в их правах жалобу на решение суда общества офицеров или оставить без последствий, что равнозначно вступлению приговора в силу, или уважить, то есть приговор отменить и дело передать на вторичное рассмотрение другому суду. Такие суды кассацией несправедливых решений, убежден Павленков, «постоянно бы вносили в затхлые части наших войск свежую струю разумных взглядов и были бы будильниками для тех слабых личностей», которые, попавши в общий водоворот узкого и ограниченного понимания вещей, не имеют силы бороться и принуждены бывают поневоле уступать требованиям большинства. Безапелляционность же приговоров суда общества офицеров послужила бы причиной если не понижения, то сильного застоя нравственных и умственных сил военного сословия. Между офицерами водворился бы полнейший деспотизм кружка над лицом.

Какой-то мудрый человек заметил, что всегда в памяти окружающих остается мысль, высказанная в самый последний момент. Что ж, возможно, он и прав. Во избежание недоразумений, чтобы кому-либо не показались его мысли претензией на изложение собственных манифестов, в конце брошюры Павленков вновь подчеркивает, что это всего лишь рассуждения по поводу толкования одного из действующих нормативных документов, его усовершенствования. Не более того…

«В заключение, — пишет издатель, — мы позволим себе обратиться к гг. офицерам с просьбой сообщить нам письменно о более или менее интересных фактах, возникающих из приложения офицерских судов к практике. Адрес нижеследующий: в типографию, на улицу Малой Мещанской и Столярного переулка, для передачи Флорентию Федоровичу Павленкову. Всякое сообщение будет принято нами с живейшею благодарностью».

Этот прием общения с читателем, выяснения его мнения, его запросов Павленков будет применять постоянно на протяжении всего периода издательской деятельности.

Летом 1865 года Флорентий Павленков, которого к тому времени, несмотря на следственные комиссии, произвели уже в поручики, вновь заявил претензию на инспекторском смотре с жалобой на командира арсенала, не допускавшего его к извлечению из дел арсенала сведений, относящихся до производимого следствия, и устранившего его от исполнения каких-либо служебных обязанностей. Последствием этой жалобы, вспоминает В. Черкасов, было распоряжение начальства отправить Павленкова обратно в Брянск и выдержать его в течение двух недель под арестом.

Итак, за разоблачение откровенного мошенничества мне благосклонно уготована участь проводить время на гауптвахте в Брянском арсенале… Что же дальше? Можно ли после всего пережитого связывать свою судьбу с военной службой? Скорее всего, для таких беспокойных людей, как я, военная служба противопоказана. При существующих порядках вряд ли там представится возможность реализовать себя. Это теперь ясно. Тешить себя надеждами бесполезно. Значит, предстоит порывать с артиллерийским ведомством. Порывать окончательно и без колебаний.