После выхода в свет первой части собрания сочинений реакционная и либеральная критика обрушила на молодого издателя поток недружелюбных выпадов: чем, мол, обусловлена подобная честь, оказываемая Д. И. Писареву, что еще при жизни выпускается полное собрание его сочинений? А разойдется ли оно? Журнал «Книжный вестник» высказывал сомнение, а оправдает ли вообще себя эта затея, и открыто порицал издателя за пристрастие к рекламной стороне дела.

Флорентий Федорович на эти едкие критические уколы решает ответить в одном из последующих томов. Он готовит собственное предисловие к собранию сочинений Д. И. Писарева. Дальнейшее развитие событий помешало ее выходу в свет. Однако статья Павленковым была написана. Эпиграфом к ней он избирает слова, которыми И. С. Тургенев характеризовал личность Базарова: «…Его нельзя оскорбить явным пренебрежением, его нельзя обрадовать знаками уважения…»

Оппонентов возмущала сама мысль о том, что собрание сочинений Д. И. Писарева издается в семи частях. Павленков в своей статье спешит их «утешить»: вовсе не в семи, как намечалось ранее, а в восьми частях он намерен выпустить литературное наследие Писарева. Уместно напомнить, что окончательный результат превзошел и эту цифру — собрание сочинений было выпущено в десяти частях.

«Пусть беззубые порицатели скажут нам, — обращается он к своим критикам, — почему, например, Слепцов может быть издан, а Писарев не может, почему Островский, Некрасов и другие могут печататься до смерти, а Писарев в силу какой-то излишней скромности должен ждать своего Граната или, по меньшей мере, Солдатенкова и Щепкина?» Вслед за этими вопросами Павленков объясняет, почему, по его твердому убеждению, важно дать читающей публике возможность составить цельное представление об идейном богатстве, содержащемся в творчестве современника. По поводу же заметки в «Книжном вестнике» Павленков заявлял следующее: «Автор ее пророчествует: в пору-де глухой реакции сочинениям Д. И. Писарева вообще не разойтись. Что же, скажем откровенно: нет, вовсе не чисто коммерческие цели подвигали нас на сие предприятие; для нас важнее, чтобы воззрения Д. И. Писарева становились достоянием широких слоев русского общества… В заключение вышесказанному считаем не лишним прибавить, что гаданиям кликуш “Книжного вестника”, скушает или не скушает наша матушка-публика издание сочинений Писарева, мы не придаем никакой цены, как вообще не придаем цены никаким гаданьям. Будем ли мы иметь материальную выгоду от издания “Сочинений Д. И. Писарева” или нет, во всяком случае, оно будет доведено нами до конца. Мы полагаем, что оно не только полезно для публики, но даже необходимо для нее и в настоящие минуты приторного оптимизма более чем когда-нибудь».

Ф. Ф. Павленков не только сдержал свое слово и «довел до конца» издание сочинений Д. И. Писарева, но и восемь раз переиздавал его. Как справедливо пишут историки литературного процесса, такой чести в XIX веке не удостаивался никто из беллетристов, не говоря уже о критиках.

Но все это будет потом… А после выхода первой части начинается самый трудный период в истории издания. Многие сложности возникали независимо от воли издателя.

4 апреля 1866 года происходит событие, всколыхнувшее всю общественную атмосферу в империи. Д. В. Каракозов под вечер совершает покушение на царя Александра II. Его выстрел, само собою разумеется, вызвал усиленную атаку реакционных сил на все то, что давно раздражало своим демократическим, резко обличительным пафосом, направленным против существующих порядков.

Сказалось ли это на деятельности Павленкова? Самым непосредственным образом. 15 апреля 1866 года арестовали владельца книжного магазина Евгения Печаткина. А именно через него и шло распространение павленковских изданий. Но самое главное — была совершенно оборвана связь с Д. И. Писаревым. Поддерживать переписку стало невозможным, прекратились свидания Веры Ивановны и Варвары Дмитриевны с узником Петропавловки. Это было весьма некстати. Дело в том, что Флорентий Федорович, радуясь выходу первой части сочинений, хорошо представлял, что в обострившейся общественно-политической ситуации благополучного развития событий в цензуре в связи со второй частью ожидать не приходится. Он просил Дмитрия Ивановича для большей гарантии прохождения издания через цензуру согласиться на некоторые уступки, предлагал конкретные небольшие изменения и сокращения в текстах статей, которые включались во вторую часть. Но критик категорически возражал против какого-либо вмешательства в тексты уже публиковавшихся работ. Раз цензура пропустила их тогда, почему она будет задерживать сегодня, рассуждал он.

— Если можно было бы с ним переговорить… Дмитрий Иванович просто не в состоянии уловить существенных изменений, произошедших в общественной жизни, — говорил Флорентий Федорович Вере Ивановне, передававшей очередной отрицательный ответ брата на предложение по небольшому редактированию статей.

— Печатать так и только так, в противном случае лучше вовсе не печатать, — заявлял Писарев.

Флорентий Федорович не стал настаивать. Вызывала восхищение стойкость мужественного борца, который в крепости находил в себе силы писать лучшие, по его мнению, статьи: «Наша университетская наука», «Реалисты (Нерешенный вопрос)», «Пушкин и Белинский», «Цветы невинного юмора», «Новый тип (Мыслящий пролетариат)», «Прогресс в мире животных и растений», «Исторические идеи Огюста Конта» и другие. Поражался Павленков и поистине удивительной работоспособностью Писарева, который в продолжение своей шестилетней литературной деятельности написал и перевел более четырех тысяч страниц.

«Да, переговорить бы с Дмитрием Ивановичем», — думал Павленков.

Но обстановка складывалась так, что не только переговорить, но даже и связаться с ним стало невозможно. «Как быть? Что если изменить порядок выхода томов? Пусть вторая часть задержится, выпустим сначала третью. Статьи, входящие в нее, пожалуй, написаны не так задиристо, а, следовательно, и шансов больше на беспрепятственный выход книги».

Флорентий Павленков еще раз прочитал четыре критические статьи — «Сердитое бессилие», «Промахи незрелой мысли», «Роман кисейной барышни», «Пушкин и Белинский».

«Есть, конечно, небесспорные суждения, — думал он. — Но ведь это мнение автора. И оно имеет право на существование. Публика сама в состоянии разобраться, что истинно, а что нуждается в уточнении. В целом же, серьезных претензий у цензоров не должно быть. Не знаешь, правда, к кому она попадет в руки. А от этого так много зависит».

Третью часть сочинений Флорентий Федорович послал в цензурный комитет в мае 1866 года. К сожалению, опасения, возникшие у него перед отправкой с нарочным третьей части в цензуру, оправдались. Книга попала на рассмотрение человеку, ранее служившему цензором в Санкт-Петербургском цензурном комитете, а после 1866 года, после принятия нового устава по печати, ставшему членом совета нового Главного управления. Человеком этим был не кто иной, как писатель И. А. Гончаров. К «Русскому слову», в котором сотрудничал Д. И. Писарев, да и вообще к творчеству радикально настроенного критика он относился с нескрываемым неодобрением. Не изменилась эта позиция и на сей раз. Вот что писал И. А. Гончаров 17 мая 1866 года в своем отзыве на писаревскую книгу: «Эта часть представляет ряд критических этюдов о сочинениях Ключникова (роман Марево), Помяловского, графа Льва Толстого, наконец, большая статья посвящена характеристике Пушкина и Белинского. Г. Писарев, со свойственной ему заносчивостью (но не без дарования и живой выработанной речью), разрушает господствовавшие доселе начала критики и эстетический вкус и смело ставит новые законы или, по крайней мере, старается установить новую точку зрения на произведения изящной словесности. Особенно строго и разрушительно относится он к Пушкину и к его времени, беспощадно глумясь над собственными взглядами Пушкина на жизнь и общество, над понятиями того времени, особенно над чувствами и ощущениями поэта, и даже часто над формой, в которой они отражались. Он на ту эпоху смотрит как на эпоху умственного сна России, поэтому неумолимо преследует всякое, по его мнению, фальшивое проявление жизни вообще, убеждений, верований, мыслей и проч. Самого Пушкина разумеет как рифмоплета, как поверхностный, слабый и мелкий ум, неспособный сознавать и оценить серьезных явлений и потребностей своего времени. Г. Писарев особенно издевается над Евгением Онегиным, представляет его как ничтожную личность и называет филистерами всех поклонников этого романа и самого Пушкина тоже».