Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он закончил так же технично, как начал. Ни разу не сбился, не взял ноту вне ровного и спокойного ритма песни. Сью быстро поняла, что Кей продолжает заниматься вокалом регулярно, несмотря на то, где живёт и как выживает. Но это был замогильный голос покойника, и когда песня закончилась, а Кей стянул наушники, она даже испытала мимолётное облегчение. Эта музыка её задавила и заставила сгорбиться. Она с сожалением убрала телефон в рюкзак: сенсации не будет. Эпичного номера «старой школы рока» в её блоге. Эпичного возвращения короля.
Он и не ждал оваций, без всяких эмоций выключая микрофон. Внутри было пусто, точно так же, как при пении в барах. Музыка за деньги, не более того.
— Кейд, ты верующий? — вдруг спросила Сью, пытаясь найти на его шее цепочку от креста, но безуспешно.
— Это тут при чём?
— При том, что ты совсем не понял, что и для кого пел. Это же рок, эй! — она раздражённым жестом указала на гитару в его руках. — Тебя прозвали Анархистом, но это… Это пустышка. Жаль. Мне правда очень тебя жаль, если ты пел рок половину жизни и не понял, зачем он нужен людям. Под него не спят. Под него рвут струны, нервы и связки. Спасибо за твою попытку, но мне лучше идти. Извини, что ворвалась, — даже не скрывая степени своего разочарования, Сью развернулась к выходу.
— Ого, какой тут диванный эксперт по музыке нашёлся, — съехидничал Кей, бережно откладывая гитару на диван. — Небось настоящий рок слушала, когда ехала на велосипеде в школу?
— Я была на концерте Честера Беннингтона. И он знал, о чём поёт, — бросила Сью ему напоследок и закрыла за собой дверь с глухим щелчком.
— Честера… Я не Честер! — крикнул он ей вслед. Уколы раздражения от её слов наполняли и разжижали кровь с каждым стуком пульса.
Пустышка.
Мне жаль тебя.
Он знал, о чём поёт.
— Сука! — от бьющей по телу безжалостными хлёсткими шлепками злости он с силой пнул диван. Внутри закипало, и вроде даже воспринимать слова сраной малолетки всерьёз было глупо, но задело невидимый крючок под рёбрами. Так задело, что не остановиться. — И жалость мне твоя нахуй не нужна!
Запекло жаждой в горле, когда несчастному дивану досталось ещё два ощутимых пинка, и гитара едва не упала на пол. Хотелось выть от ненависти к себе. Бесполезный кусок дерьма, не умеющий ничего, просравший жизнь зря. Уроки вокала с семи лет, выкинутое на помойку образование, всё, все годы — на алтарь у музыкального Олимпа. Чтобы сейчас валяться за ним переваренным куском ничтожества. Опасно застучало сердце, которое вообще молчало последние десять лет — ему нельзя было биться после приступа чаще семидесяти.
Сейчас — девяносто.
Кейд схватил соскальзывающую гитару и машинально надел ремень обратно. Он может. Сука, может! Всегда мог!
Сто десять. Снова щелчком включает микрофон, трясущимися руками натягивает наушники и закрывает глаза, успокаивая дыхание. Разминает хрустнувшие пальцы, закрываясь внутри своего тела — нарастающие удары сердца и неправильную сушь во рту, не имеющую ничего общего с нормальной жаждой, отправляет к рукам. Злость — та эмоция, на которой иногда надо сыграть.
— Всё обретёт смысл.
3. Годзилла
Кейд с глухим стуком положил потёртую акустическую гитару на хлипкий деревянный столик. Мэй вопросительно подняла на него глаза и нехотя подвинула ноги в высоких кожаных ботфортах, освобождая место.
— Разреши мне играть, — без лишних предисловий попросил он, сверкая немного маниакальным безумством в дымчатой радужке.
— И тебе привет, — едва не поперхнувшись дымом сигареты, Мэй одарила его снисходительным взглядом. — Выглядишь ещё дерьмовей обычного. Где тебя носило три дня, по помойкам?
Кейд и правда на несколько суток забыл о сне, еде и душе. Этот унизительный пинок от малолетки пробудил в нём такую озлобленность, что теперь он утонул в музыке — как не бывало уже давно. Переслушивал на старом смартфоне известные рок-хиты Линкин Парк и Имейджин Драгонс, отчаянно выискивая то, о чём говорила Сью. Знать, о чём ты поёшь. Знать смысл. Он спел «Личного Иисуса» не меньше пятидесяти раз, пока не отыскал в строчках это зерно. Это не о вере, это о желании исполнителя быть богом.
Он помнил, что это значит. Стоять в свете софитов среди тумана из дым-машины и видеть протянутые к тебе руки в отчаянном желании коснуться. Видеть, как тебя хотят — как людей заводит твой голос, как слепо орут на подпевках парни, а девчонки кидают на сцену лифчики. Всё потому, что музыка даёт им смысл это делать. Энергию жить.
Невозможно отдать энергию, если у тебя её давно нет. Севшей батарейке в грудине нужно было зарядиться. И Кейд снова брался за «SG», лаская гитару, как не ласкал никогда ни одну женщину. Он надевал наушники, включал понравившийся трек и начинал тихонько пробовать подыгрывать. Ему всегда нравилась хорошая музыка. Когда в плейлисте попалась старая композиция «Сынов хаоса», с удивлением понял, что его собственный голос в записи звучит пискляво и по-детски. Словно связки ещё не сломались.
Или нужно было дождаться, пока сломается что-то внутри.
— Разреши мне играть, — повторил он тупо, жадно вглядываясь в насмехающееся лицо лисицы Мэй. Сейчас его больше ничего не интересовало, кроме желания испытать себя ещё раз. Провал перед Сьюзен требовал отмщения. Уязвлённое самолюбие удивило: за ненавистью к себе оно ещё живое?
— Блять, ты как из пизды на лыжах, Кей, — фыркнула на это заявление прожжённая владелица бара и снова затянулась сигаретой. — Я тебе и так даю играть. Хоть сегодня, как народ подтянется, — она обвела многозначительным взглядом пустующее в дневной час заведение.
— Не так, — мотнул он головой. Подхватив со столика стакан воды, стоящий возле пепельницы, залпом его опустошил — в горле сохло постоянно, он чуть не сорвал ночью связки, пытаясь скримить. — У меня есть аппаратура. Я могу делать рок. Особенно, если найдутся ребята, которые могут подключиться к барабанам и басухе.
Мэй тяжело вздохнула и лениво убрала ноги со столика. Она не первый год знала Кейда. И вполне помнила, что когда он начинает стаканами вливать в себя воду, это плохой знак. Воду быстро заменяла газировка. Потом «Ред Булл». А потом в энергетики начинал примешиваться крепкий немецкий «Ягер» или пойло подешевле.
— Сядь, — кивнула она на соседний стул, и Кей послушно на него опустился, скрипнув ножками по полу. — Слушай, ты классный музыкант. Если бы мне не нравилось то, что
