Чуть дальше по улице на дрожках дремал извозчик — Саган надеялся, что он всего лишь притворяется.

Мимо проехал «роллс-ройс» с цепями на колесах и гербом дома Романовых на дверях. Саган знал, что машина принадлежит великому князю Сергею, который, видимо, направлялся домой с любовницей-балериной, ложе которой он делил со своим кузеном великим князем Андреем.

Со стороны Синего моста на Мойке раздались крики, звуки ударов и хруст снега под ногами и падающими телами. Какие-то матросы из Кронштадта дрались с солдатами — синие атаковали хаки. Когда Саган уже занес одну ногу на приступку, к клубу с грохотом подкатил лимузин «бенц». Из кабины выпрыгнул шофер в форме и распахнул обитую кожей дверь. Из недр машины показалась бледная как смерть фигура в шубе.

Мануйлов — Манасевич, шпион, журналист, военный делец, друг Распутина, еврей и ставленник председателя Совета министров, толкнув Сагана, поспешил в яхт-клуб Его Императорского Величества. Внутри лимузина Саган заметил нечто мятое, алое, атласное и норковую горжетку на бледном горле. Запах пота и сигаретного дыма вызвал у ротмистра отвращение. Он залез в сани.

— Вот до чего опустился император, — сказал он Иванову. — Жиды-шпионы и влиятельные барыги. Каждый день скандал!

— Но-о! — крикнул извозчик, едва не задев нос Сагана кнутом.

Сани тронулись.

Саган откинулся назад и смотрел на проплывающие мимо огни города Петра Великого. От выпитого коньяка по телу разлилось приятное тепло. Здесь была вся его жизнь — в столице величайшей империи, которой правили глупейшие люди, в пылу самой ужасной мировой войны, с какой только сталкивалось человечество. Саган убеждал себя, что государю повезло, раз он и его коллеги до сих пор не утратили веру в императора, не оспаривали его право на трон; ему повезло, что они такие бдительные; повезло, что они не останавливаются ни перед чем, чтобы спасти дурака-царя и его жену-истеричку, не принимая во внимание то, с кем они водят дружбу…

— Хотите знать, о чем я, барин, думаю? — спросил извозчик, сидя сбоку от своих пассажиров; его бородавчатый нос освещался висящим над санями фонарем. — Овес опять подорожал! Еще одно подорожание, и нам не на что будет кормить лошадей. Было время, я хорошо помню, когда овес стоил всего… Овес, овес, овес… У чертовых извозчиков одна песня.

Саган глубоко вздохнул, от кокаина кровь запульсировала в висках подобно быстрому горному ключу.

7

— Куда ты собираешься сегодня вечером? — поинтересовался Цейтлин у супруги.

— Еще не знаю, — мечтательно вздохнула Ариадна Абрамовна. Она полулежала на диване в своем свежевыкрашенном будуаре, в одних чулках и нижней юбке, зажмурившись, пока горничная щипцами завивала ей волосы. У Ариадны был низкий хриплый голос, к тому же она говорила очень быстро, и от этого казалось, что она не совсем трезва. — Хочешь поехать вместе?

— Дорогая, это очень важно.

— Ну, возможно, загляну на коктейль к баронессе Розен, потом поужинаю в «Дононе», потанцую в «Аквариуме»: мне там нравится — ты видел тех красивых рыб на стенах? Потом… еще не решила. Эй, Нюня, давай примерим, я хочу быть сегодня в парче.

Две горничные вышли из гардеробной: Нюня несла шкатулку с драгоценностями, а вторая — целый ворох платьев.

— Перестань, Ариадна. Мне необходимо знать, куда ты собираешься, — отрезал Цейтлин.

Ариадна резко села.

— В чем дело? Ты выглядишь расстроенным. Крах на фондовой бирже или… — она, блеснув белоснежными зубами, одарила его нежной улыбкой, — ты учишься ревновать? Никогда не поздно. Девушки любят, когда их холят и лелеют. Цейтлин вздохнул. Их брак свелся к подобному обмену любезностями, после чего оба окунались, каждый по отдельности, в ночную жизнь Петрограда, хотя по-прежнему посещали балы и официальные приемы вместе. Барон взглянул на неубранную постель, где его супруга так долго отсыпалась днем, взглянул на платья из батиста, шифона, шелка, на флаконы с духами и снадобьями, на дымящуюся сигарету, на целебные кристаллы и другие прихоти, на всю эту роскошь, но дольше всего он задержал свой взгляд на самой Ариадне: на ее белоснежной коже, широких плечах, фиалковых глазах. Она все еще была красавицей, даже несмотря на то, что ее глаза налились кровью, а на висках выступили вены.

Она раскрыла объятия и потянулась к нему, но он был слишком озабочен для их обычных игр.

— Сашеньку арестовали, — сообщил он жене. — Прямо у ворот Смольного. Она в «Крестах». Можешь представить, какие там камеры?

Ариадна непонимающе заморгала.

Крохотная морщинка залегла меж бровями.

— Это какая-то ошибка. Она же вся погружена в книги, даже трудно представить, чтобы она совершила что-то дурное. — Баронесса посмотрела на супруга. — Разумеется, ты сегодня же вытащишь ее оттуда, Самуил, да? Позвони своему приятелю министру. Разве он не должен тебе деньги?

— Я уже звонил Протопопову, он сказал, что дело серьезное.

— Нюня, — Ариадна наклонилась к горничной, — думаю, я надену розовато-лиловое парчовое платье от мадам Шансо, с золотым лифом и оборками, а к нему — жемчужное ожерелье и сапфировую брошь.

Цейтлин начал терять терпение.

— Ариадна, довольно. — Он перешел на идиш, чтобы прислуга их не поняла. — Прекрати вести себя как хористка, черт возьми! Мы говорим о нашей Сашеньке.

Он снова перешел на русский:

— Девушки, оставьте нас! — Цейтлин знал, что он редко выходит из себя, но уж в гневе страшен.

Поэтому все три служанки бросили платья, украшения, щипцы и стремглав выскочили из комнаты.

— Неужели было так необходимо их выгонять? — спросила Ариадна дрожащим голосом, слезы накатились на ее накрашенные глаза.

— Ты увидишь Распутина? — Цейтлину было не до сантиментов.

— Да, я сегодня встречаюсь со Старцем. После полуночи. И перестань говорить о нем в таком насмешливом тоне, Самуил. Когда монгольский лама доктора Бадаева загипнотизировал меня в Доме духов, он сказал, что мне необходим особый учитель. Он был прав. Старец помогает мне, подпитывает меня духовно. Он говорит, что я невинная овечка в жестоком мире, говорит, что ты подавляешь меня. Считаешь, мне сладко здесь живется?

— Речь идет о Сашеньке, — запротестовал барон, но Ариадна уже разошлась.

— Помнишь, Самуил, когда я пошла на балет, все бинокли были обращены в мою сторону, а не на сцену? «Что надето на баронессе Цейтлиной? Посмотрите на ее глаза, на драгоценности, на ее прекрасные плечи…» Когда на меня смотрели офицеры, они думали: какая красивая, породистая кобылка — за такую не страшно и грех взять на душу! Неужели ты не гордился мною, Самуил? А сейчас — взгляни на меня сейчас!

Цейтлин разозлился, подскочил:

— Ариадна, речь сейчас не о тебе. Попробуй понять, мы говорим о нашей дочери!

— Извини, я слушаю…