Не оставаясь в квартире ни секундой дольше, чем это было необходимо, он погасил свет, постоял немного у двери, прислушиваясь к шумам на лестничной площадке, и неслышно, будто привидение, выскользнул наружу. Перчатки снял уже на лестнице. Во дворе никого не было. Танин вышел на улицу и сел в машину.

Он проехал несколько кварталов, прежде чем нашел телефон-автомат на здании Дома быта. К его удивлению, аппарат оказался в рабочем состоянии, и Танин набрал «ноль два». Когда холодная трубка отозвалась молодым мужским голосом, он продиктовал адрес Лизиной подруги и добавил еще одно слово: «Убийство».

– Вы кто? – попытались выяснить на том конце провода. – Назовите свое имя.

Но Китаец уже повесил трубку.

Домой идти не хотелось: его квартира, хоть и не так обставленная, напоминала ему квартиру покойной. Не то чтобы Китаец был чересчур чувствительным или мнительным, просто он всегда старался делать то, что ему хочется, и, соответственно, не делать того, чего делать не хотелось. По возможности, конечно. В данный момент такая возможность была. Он вынул «беретту», которая до сих пор оттягивала карман его драповой куртки, и бросил на сиденье «Тойоты». Заперев джип и сунув ключи в карман, быстрым шагом направился по хорошо известному адресу.

* * *

Он несколько раз нажал на кнопку, как было условлено, и, не успели еще стихнуть последние переливы звонка, дверь распахнулась перед ним.

– Господи, Танин, – сонно вздохнула Анна и улыбнулась.

На ней был только тонкий шелковый халат, по длине больше напоминающий мужскую сорочку.

– Не слишком поздно для визита? – Танин шагнул через порог. – Или еще слишком рано? «…Он томился днем, он бродил с тоской в долгих поисках девушки такой…»

– Хватит болтать, – Анна обвила руками его шею и, закрыв глаза, нашла своими теплыми губами его губы.

– Ты считаешь, что я слишком болтлив? – улыбнулся Китаец, закрывая за собой дверь.

– Скорее наоборот. – Анна дала ему возможность снять куртку, кобуру и мягкие замшевые туфли на толстой подошве и снова прильнула к нему. – А вот твой Цюй Юань – точно!

– Что за вздор? Поэт, по-моему, просто обязан быть болтливым, особенно тот, которого отправляют в изгнание.

Анна не могла возразить, потому что Китаец целовал ее, гладя ее гибкую спину и округлые ягодицы сквозь скользкий шелк халата.

– Ты голоден? – Она оторвалась наконец от его губ и, прищурившись, посмотрела на него. – У меня есть курица.

Китаец отрицательно покачал головой и улыбнулся.

– Может, хочешь водки? – Она направилась к холодильнику, стоявшему между прихожей и кухней. – Милка недавно приходила, немного осталось.

– У меня есть коньяк. – Китаец достал из кармана куртки плоскую бутылку, купленную по дороге, и плитку шоколада. – Не возражаешь?

Анна поставила на стол хрустальные рюмки, достала из холодильника блюдце с лимоном.

– За тебя, – Танин наполнил рюмки, и они чокнулись.

* * *

Анна пошарила рукой по постели. Пустота. Размыкать сонные веки, тем более выбираться из-под пухового одеяла в сумеречный холод утренней комнаты не хотелось. Она блаженно улыбнулась, как улыбаются дети, – неизвестно чему. Человек, приученный с детства всему находить объяснение, каким бы вздорным и незрелым оно ни было, счел бы эту хмельную улыбку свидетельством со вкусом и с пользой проведенного времени или торжеством расплывчатых, но сладких надежд на будущее. В случае же с Анной это было не чем иным, как проявлением бессознательной радости просто оттого, что она живет, дышит, пишет холсты и спит с таким мужчиной, как Китаец.

Шум воды, доносившийся из ванной, придал ей бодрости – Китаец не ушел, как в прошлый раз, неслышно закрыв за собой дверь. Она даже не знала, поцеловал он ее тогда перед уходом или нет. Может быть, просто посмотрел на нее с выражением сдержанной нежности на своем гладком смуглом лице. Такие односторонние прощания, как, впрочем, и неожиданные появления из туманности того, что она готова уже была принять за вечную разлуку, были его хобби.

Анна открыла глаза и, сев в постели, потянулась. Квартира отапливалась плохо. Иной раз, когда на улице стоял мороз градусов пятнадцать-двадцать, приходилось напяливать на себя не только теплую пижаму, но и джемпер. Она медленно встала и прошла в ванную.

Китаец брился. Его мускулистое гибкое тело, память о котором отзывалась в Анне болью и наслаждением, было скрыто под толстым махровым халатом. Этот халат, пена для бритья, бритва и зубная щетка были единственными вещами, которыми он соизволил указать на более-менее постоянный характер их отношений. Анна знала, что он встречается с другими женщинами, по-своему это ее даже волновало. В ее воображении, которое было таким же чутким и отзывчивым, как и ее тело, любовные перипетии, переживаемые Китайцем на стороне, составляли неотъемлемую часть того загадочно-романтического ореола, которым была овеяна его личность, наряду с его китайским детством, мятежной юностью и нынешними детективными историями, которые самым жестоким образом сказывались на их и без того шатких, полных томления и тревоги отношениях.

Увидев Анну в зеркале, Китаец не мог ей улыбнуться – его лицо под бреющей рукой было напряжено, как натянутый на подрамник холст. Но Анна все-таки заметила тонкие морщинки, заскользившие к вискам от уголков его немного раскосых глаз. Смыв пену, он несколько раз ополоснул лицо водой и только потом повернулся к ней.

– Я думала, ты уже ушел, – с виноватой улыбкой сказала она.

Она усвоила эту улыбку, как и многое другое, без чего их отношения потеряли бы всякий смысл. По крайней мере, ей так казалось. Она всегда чувствовала себя не в своей тарелке, когда инстинкт любящей женщины, более всего на свете желающей удержать любимого возле себя, прорывался в неосторожное слово. В силовом поле их отношений частенько даже самая банальная и шутливая реплика звучала как намек на досадную неуловимость Китайца.

– Ты же видишь, что нет, – потрепал ее по щеке Китаец, – хотя собираюсь.

Он помазал лицо ее кремом с равнодушием человека, привыкшего довольствоваться тем, что подвернется под руку, похлопал себя по щекам, взял с полки часы и прошмыгнул в коридор.

Квартира у Анны была однокомнатная. Тесная сама по себе, она еще к тому же была загромождена полотнами, красками, кистями, эскизами, гипсовыми головами и прочим богемным хламом. Китайцу это нравилось, иногда он даже позировал. И как раз в те тягучие, как растопленная смола, часы, когда он бился над какой-нибудь мысленной задачей, анализируя факты и мотивы возможных участников преступления, расследованием которого занималось его агентство, Анна имела в его лице покорную и терпеливую модель.

Собственно, все агентство состояло из двух человек – Китайца и его секретарши, девицы довольно легкомысленной и фривольной. Анна не могла взять в толк мотива, побудившего ее странного любовника принять на работу эту скандальную девицу. Китаец отшучивался, утверждал, что эта особа, его секретарша, кроме отрицательных качеств, обладает и положительными, такими, как сообразительность, смелость и расторопность. «К тому же, – многозначительно улыбался Китаец, – она не устраивает мне сцен, когда застает тет-а-тет с какой-нибудь благоухающей "Клима" красоткой».