Волоча к нему найденный вещмешок, я озираюсь по сторонам. В душе я по-прежнему верю, что будут еще выжившие, кроме нас двоих. Но реальность не спешит меня радовать.

Трупы, трупы, кругом одни лишь трупы…

В этот момент мне безумно хочется единения с моими погибшими братьями по оружию. В голову закрадывается странная, сумасбродная мысль: «Вот бы сейчас кто-то из иранцев пристрелил нас с Крольчатиной!..» И только треклятый инстинкт самосохранения отдается пульсом в висках и торопит меня к лежащему на пузе Бронсу.

– Что с твоими ногами, старик? – спрашиваю я, усаживаясь на землю рядом с ним.

– Я их не чувствую… – шепчет капрал и закусывает нижнюю губу, чтобы не разрыдаться вновь.

И это, черт побери, совсем неудивительно: ведь его ноги посекло осколками гранаты. Чувствую, как глаза мои начинают блестеть. В худшем случае Банни лишится обеих ног, в лучшем очень скоро отправится на тот свет.

Я нахмурился. Ничего не перепутал? Да нет, все правильно: куда лучше помереть, чем остаток жизни прожить безногим инвалидом.

Но ему ведь я так не скажу?!

И потому я с невозмутимой миной расстегиваю вещмешок и заглядываю внутрь. Там немного снеди, немного бинтов и, словно вишенка на торте, рулончик туалетной бумаги. Флягу хозяин мешка, возможно, носил в кармане или на поясе, по крайне мере, в рюкзаке я ее не наблюдаю. Вытащив бинты, я пододвигаюсь к скулящему Бронсу и рассматриваю его ноги вблизи. Даже мне, далекому от медицины человеку, понятно, что все очень и очень плохо. Чертыхаясь, я начинаю бинтовать его раны.

Когда я заканчиваю с одной ногой, приходит запоздалое осознание: мы еще живы.

Уже давно не рокочут автоматы иранцев, не лают их пистолеты. Нас с Банни слепой снимет, если захочет, – сидим себе, безмятежные, как на каком-нибудь калифорнийском пляже, – но никто не стреляет, не бежит к нам, скаля зубы или выкрикивая ругательства на местном диалекте. Ощущение, что Сирджан попросту вымер; собрал всех своих жителей, разом бросил их в бой с ненавистным американским агрессором… и проиграл.

«Все на красное».

Да, уж красного вокруг нас с Бронсом хватает.

– Ничего, Крольчатина… – шепчу я. – Ты у меня еще станешь олимпийским чемпионом в стометровке…

– Не трави душу, Мамонт, – качает головой Банни, не в силах, однако, сдержать слез благодарности.

Мы оба знаем, что его деньки сочтены.

Но говорить об этом как-то не хочется.

* * *

2031 г., Эль-Бурган, Кувейт

Я открыл глаза и уставился в грязный потолок. Простыня подо мной была мокрой от пота, дышал я тяжело и часто, будто только что вынырнул с глубины.

Воспоминания о Сирджанской Мясорубке преследовали меня с того самого дня, как я обнаружил убитого друга Винни, который лежал в луже собственной крови посреди улицы этого проклятого городка. Память – мой враг и союзник. Стоит воспоминаниям немного поблекнуть, и она следующей же ночью заставляет заново пережить этот кошмар. После таких снов я не сплю по три дня – боюсь, что, едва закрою веки, снова увижу заваленную телами улочку и ползущего ко мне капрала Банни.

Но, несмотря на этот ужас, я одновременно благодарен памяти за то, что до сих пор помню всех виновных в той бессмысленной, глупой бойне.

Будьте вы прокляты, мрази.

Поднявшись с кровати, я отправился в ванную комнату, где умылся и хлебнул воды прямо с крана (паршивая, но мне не привыкать). Когда я поднял голову и наткнулся взглядом на собственное отражение, захотелось плюнуть себе в лицо. Что это? Игры разума? Дурацкая привычка искать изъяны прежде всего в себе самом? Джон Тейлор, вероятно, прямо сейчас пасет коров на своем ранчо в Аризоне. Возможно, он даже напевает под нос любимую песенку и ждет вестей из Эль-Бургана. Что для него этот город? Готов спорить, он знает лишь, что здесь есть нефть и что Синдикат тоже хочет завладеть этим местом. Как это по-американски: вторгаться куда-то, прикрывая свое желание нажиться благими намерениями!.. И никого не волнует, что местные жители совершенно не рады вооруженным солдафонам, которые безжалостно разрушают дома и убивают друг друга, дабы водрузить флаг своей коалиции на вершину крупнейшей нефтяной вышки.

И я – один из этих «солдафонов». Ничем не лучше, а, пожалуй, даже и хуже – ведь я, в отличие от них, сначала воевал за одних, а теперь за других. Вежливо таких людей называют наемниками, грубо – проститутками.

Я вернулся в комнату, плюхнулся на кровать. Увы, сон не шел. И дело было не в том, что я снял самую дешевую комнату в самом дешевом мотеле, а от матраса воняло пивом и мочой: при необходимости я мог спать на голой земле. Проблема заключалась в том, что стоило мне смежить веки, и я снова видел Сирджан и лицо убитых Винни и Крола. Когда же открывал глаза, не мог не думать о Джоне Тейлоре. Ирония заключалась в том, что я не был за Синдикат – я всего лишь был не за Легион. Но в наши дни именно это желание быть не за кого-то конкретного привлекает к тебе куда больше внимания, чем банальная солидарность с одной из сторон.

Жук вышел на меня месяц назад. Тогда я еще не знал, когда и под каким соусом подам мою месть: Джон Тейлор был недоступен, да и убить легендарного старика у меня бы рука не поднялась. И Жук поначалу тоже не смог спровоцировать меня на решительные действия…

А потом я пришел домой, открыл почтовый клиент и обнаружил там письмо от связного с пометкой «Секрет». К сообщению были прикреплены три фотографии с симпатичной блондинкой. На первом снимке девушка обедала в закусочной, на втором выбиралась из машины, припаркованной у бутика, а на третьем нежилась в кровати, натянув одеяло до подбородка и «забыв» выключить ночник.

Она всегда «забывала» об этом, ибо с детства боялась засыпать в темноте.

Помню, я пролистывал эти фотографии снова и снова. Когда я делал это впервые, сердце мое сжалось в комок, а во рту пересохло. Она покрасила волосы, а на втором снимке у нее были темные очки, но я узнал бы ее из миллионов других девушек, даже если бы над ней полгода колдовали пластические хирурги, – ведь привычки человека куда сложнее изменить, чем его внешность.

Моя сводная сестра Джулия. На пять лет младше, в сто раз порядочнее, и я говорю так не просто на правах любящего брата – я действительно знаю, о чем толкую, ведь мы выросли с ней бок о бок. Притом Джулия еще и очень сильная, несгибаемая: если мать мы хоронили всем скопом, еще будучи детьми, то провожать отца ей пришлось в одиночку, ведь к тому времени я уже стал ликвидатором Легиона и приложил все усилия, чтобы никто никогда не смог связать меня с последним членом моей семьи. Когда ты специализируешься на убийстве людей, твое прошлое висит над тобой, словно мифический Дамоклов меч. Любая привязанность лишает тебя маневра. Именно поэтому я осознанно вычеркнул Джулию из жизни, решив, что так она будет в безопасности, а меня никто не сможет шантажировать.

И вот, спустя два дня, я снова смотрел на эти снимки и думал: черт побери, да как этот говнюк вообще умудрился ее найти? О том, что Сергей Мамонтов и Джулия Милтон – родственники, знал только я один, сестра же считала, что я погиб в Иране. Жестоко, но иначе было нельзя: то, во что посвящены двое, известно всем, и потому я был единственным хранителем нашего секрета… до того, как на меня вышел Жук и его треклятый шеф Гарри Гопкинс.