Орден обладал кое-какими технологическими возможностями, частично недоступными даже цивилизации, стоявшей на лестнице технологического развития намного выше той, из которой вышел Казимир Пушкевич, в новом мире принявший имя Грон (уж больно сильно привыкло к этому прозвищу его новое тело). Например, они обладали возможностью засекать факт переноса разума. И, справедливо предполагая, что пришельцы из чужого мира никак не будут способствовать сохранению стабильности, тут же открывали охоту на прибывших. Более пятидесяти тысяч лет, пятьдесят Эпох, эта охота неизменно оказывалась успешной. Но не в этот раз…

Грон не только выжил, расправившись со всеми, кто за ним охотился, но и принял вызов, объявив войну Ордену. И затряслась земля от мерного шага огромных армий, и забурлило море, взбаламученное тысячами весел, и закрошились камни, разбиваемые в песок тысячами кованых лошадиных копыт, и… исчез в пламени атомного взрыва Остров, местообиталище Творца, и рухнула Скала, хранившая в своих недрах могущественное Око. Так окончил свою жизнь Великий Грон, Командор легендарного Корпуса, тот, перед кем склонились люди и боги…

Чтобы очнуться в изуродованном теле юного пажа, в новом мире, внешне совершенно отличном от того, который он только что покинул, но, как Грон теперь понимал, скованном столь же кандальной неизменностью. Здесь никто не слышал о Творце, но мир был ничуть не менее неизменен. И виной этому были Владетели…

– …Владетеля милостивого и всемогущего!

Грон проснулся оттого, что за стеной возносили молитву Владетелю. Некоторое время он лежал, прислушиваясь к мерному песнопению, а затем приподнял голову и скосил глаза вниз, рассматривая ногу. За ночь тряпки, которыми была обмотана его нога, изрядно пропитались кровью, но вскоре должен был прийти Гым и сделать перевязку. Грон опустил голову на пук соломы, который вчера вечером Шыг подоткнул ему под затылок, и задумался. Первый шаг его планов по обоснованию в этом мире он вчера сделал. Да уж, шаг, мать его… Впрочем, столь удачное, как он теперь понимал, его появление в прошлом мире было, скорее всего, как раз исключением из правил. После первого переноса для мало-мальского анализа параметров данного явления было явно недостаточно данных, но теперь можно уже кое-что прикинуть. Итак, перенос сознания осуществляется в момент смерти человека, если при этом ему на голову надет некий артефакт с условным названием Белый Шлем. Внешний вид и возможности этого артефакта в различных мирах если и не идентичны, то очень похожи. Это позволяет сделать вывод, что данный артефакт создан кем-то, кто знает о существовании того, что Люй назвал Змеем миров, и способен в какой-то, пока непонятной, мере на них воздействовать. Сам перенос осуществляется в тело подростка четырнадцати-пятнадцати лет, находящегося в бессознательном состоянии… Все? В общем-то да. То есть, возможно, некоторые выводы не совсем корректны. Например, можно предположить, что половая принадлежность нового носителя не является жестко мужской, а задается половой принадлежностью лица, использующего Белый Шлем, но для его частного случая это несущественно. А теперь представьте, в каком состоянии должно находиться тело крепкого пятнадцатилетнего пацана, если он сам при этом без сознания… То-то. Так что можно сказать, ему еще крупно повезло. При современном уровне развития медицины этого мира вообще можно благодарить бо… вернее, хм, Владетеля, что он все еще жив и даже вроде как с ногами. Вроде как – потому что узнать, насколько лечение полкового костоправа оказалось эффективнее, чем забота герцогского лекаря, можно будет еще очень не скоро…

– Ну как вы тут, ваша милость?

Грон повернул голову. Гым стоял у входа в денник, в котором он вчера и пользовал юного пажа.

– Я тут вам кашки принес. Не ваши разносолы, конечно, но не побрезгуйте – горяченькая, с маслом. Вам сейчас кашка – самое оно.

– Спасибо, Гым.

– Давайте-ка я вам сейчас соломы под спинку подоткну, чтоб сидеть легче было, – заботливо пробормотал костоправ, ставя котелок и опускаясь на одно колено.

– Может, лучше сначала ногу посмотришь?

– Пока буду смотреть – остынет, – резонно ответил старина Гым, – да и смотреть тут нечего. Я уже и сейчас вижу, что все в порядке. То есть крови, конечно, натекло, вона тряпки все заскорузлые, но так оно все и должно быть. Так что ешьте на здоровьишко, а уж как поедите, я вашей ногой и займусь.

Грон молча кивнул и, подхватив котелок, поднес его к лицу. Вдохнул пар и мгновенно почувствовал, как рот забило слюной. Это был хороший знак. Похоже, его организм действительно повернул на выздоровление, с юношеской жадностью расходуя на это бурные молодые силы.

– А вот и ложка! – довольно отозвался Гым, несомненно уловивший голод пациента и расценивший его совершенно так же.

Грон покосился на его довольное круглое лицо и взял протянутый столовый прибор. Прибор был под стать хозяину – раза в полтора больше обычного, оловянный и с изрядно погрызенным краем.

Покончив с кашей, Грон поставил котелок, тщательно облизал ложку, вытер ее рукавом своего камзола и протянул хозяину. Костоправ удовлетворенно кивнул и, завернув ложку в чистую тряпицу, засунул ее за голенище сапога.

– Ну а теперь уж посмотрим и вашу ногу.

С ней было все в порядке. Гым отодрал присохшие тряпки, осторожно обмыл ногу и удовлетворенно кивнул.

– Подживает все. А ну-ка, ваша милость, пошевели пальцами… А мизинцем? Хм, вот незадача. Похоже, та жила, что к мизинцу тянется, совсем отмерла. Ну да ее ужо… – Костоправ выудил из подкладки своего колета длинную иглу и, оглядевшись, подгреб поближе к себе пук соломы. Он сноровисто свернул солому в жгут, ловко щелкнув огнивом, подпалил его и хорошенько прокалил иглу. – Я, ваша милость, тут немного иголкой потыкаю, – сообщил он Грону, – надо, чтобы все те жилы, что мы вчера на свои места вернули, вновь чувствовать начали. А то все зазря будет.

Грон понимающе кивнул. Стимуляция нервов, грубоватая, правда, и болезненная, нуда откуда они здесь могли…

– Ы-ый!

– Эт хорошо, значит, жилы оживать начали, – удовлетворенно пробурчал себе под нос костоправ.

– Ый, ы-ый!

– Не волнуйтесь, ваша милость, теперь точно могу сказать: еще побегаете…

На конюшне Грон провел почти две недели. Когда он, все еще держась за стенку и подволакивая ногу, но уже без костыля, сумел наконец-таки забраться на свою верхотуру, его встретили недоуменные возгласы соседей по спальне.

– Собол, ты где пропадал? Мастре Эшлиронт о тебе уже дважды справлялся. И сильно сердился.

Грон, из которого вся эта дорога наверх высосала все силы, с шумом рухнул на свою кровать и вытянул ногу.

– Чтоб ему пусто было, – пробурчал он себе под нос, – этому мастре Эшлиронту.

Тай и Борнус, с которыми он делил спальню, переглянулись и весело прыснули.

– Ну в этом-то мы с тобой согласны. Но если он нажалуется матушке-герцогине, жди неприятностей.

Грон искривил губы в легкой усмешке. Да уж, непременно… и рассмеялся. И все-таки, несмотря ни на что, здорово вновь оказаться в юном теле и в статусе подростка. Когда самая большая неприятность, которая тебя волнует, – это неудовольствие матушки-герцогини… И Тай с Борнусом тоже подхватили его смех, хотя и не очень понимали, чем он вызван. Впрочем, в этом возрасте, для того чтобы смеяться, совершенно не нужно никаких особенных причин.