Ни прошлого, ни будущего, ни социальной позиции, а частная жизнь индивидуального существования. Конечно, здешняя социальная среда это только приветствовала, в ней тоже все отчетливо постоянно обнулялось, и (как бы вспоминая местные проблемы стодесятилетней давности) тут наглядно имелся ценностный вакуум. Конечно, кто же не будет этим гордиться, вот и Брох тогда утверждал, что Вена – «центр европейского ценностного вакуума», а это добавляло определенности переживаниям и обостряло чувства.

Разумеется, можно говорить и о том, что ощущение вакуума было – в известной степени – следствием нарушившегося какого-то их порядка вещей, отчего внутренние и интимные порывы перестали непременно резонировать в обществе. В частных случаях тогда получаются интересные варианты – о чем и речь. Но это обычно, частное приходится подстраивать к общему – в каковом акте, собственно, всегда и проблема. Тут они подстраивались через вакуум, сильно преувеличенный.

Но сто десять лет назад этот реальный вакуум они неплохо использовали – имея в виду последствия, которые данное ощущение получило в их различных социогуманитарных и художественных практиках. Употребляли его и позже, и, безусловно, то, что этот вакуум – хотя бы внешне – так до сих пор и не изжит в окрестностях, а внутри ощущается чрезвычайно сильно, продолжает обещать прекрасные перспективы. Конечно, для меня: мне нравилось все это. Мало того, еще раз, чрезвычайно мне соответствовало, впервые в жизни.

В самом деле, что ли, консолидировать средства и купить жилье? В Зиммеринге есть даже 32 m за 32.990. Состояние, понятно, убитое, ну так что поделаешь. «Die Wohnungen befinden sich im 11. Wiener Gemeindebezirk in der Leberstrasse nächst Geiselbergstrasse, Herderpark und Böhmischer Prater». Паспорт у меня европейский, только вот зарабатывать непонятно как. Не колонки же писать в Россию, о российской политике и о ментальных проблемах российского населения. То есть можно, но ведь сущая каторга. А на этой Leberstrasse еще и кладбище, где якобы Моцарт. На сайте, который обнародовал эту квартиру, так сказано: «70 % of readers like the Saint Marx Cemetery».

Вообще тут своя культура не так что смерти, но – обращения с покойниками. Еще со времен Положения о похоронах (Stol– und Konduktsordnung) от 25 января 1782 года. При Иосифе II все старые кладбища в городах и селах были закрыты, вместо них открыли новые, подальше от жилья. В 1787 году это самое кладбище Св. Марка и было основано. Тогда от Зиммеринга до Вены считалось далеко. Ну и про отношение к трупам: законом предусматривалось, что после отпевания тело умершего переносили в покойницкую и затем, «не раньше определенного срока», «без пышности» («ohne Gepränge») отправляли на кладбище. Мало того, Декреты Леопольда II от 17 июля и 28 октября 1790 года установили, что погребальные телеги отправляются на кладбище не ранее 9 часов вечера летом и не ранее 6 часов вечера зимой. То есть – умер и умер, сутки тело продержат в открытом гробу («не раньше определенного срока»), чтобы ненароком не закопать живым, а потом (безо всякого участия близких) централизованно отвезут за город на кладбище, как почтовое отправление. К чему это было? Ну да, квартира на Leberstrasse за 32.990. Да, надо бы съездить и в Зиммеринг.

Найти уже дом какой-то – место, где бы жить в нулевом внимании окрестностей. Надо же обустроиться, в конце-то концов. Социализация? Что социализация, когда есть электронная почта; будто сейчас кто-то знает, что я в Вене. А для локальной в городе хватит и двух знакомых официантов в забегаловке на соседнем углу – там нормально кормят, дешевые комплексы (в 2008-м были за 4.90). Знакомая продавщица кофе на том же Шоттенторе, в переходе. Что еще надо для городской социализации, а от точки к точке я тут перемещаюсь, давно не обращая внимания на карты и таблички переходов в метро.

Не терпеть же всю жизнь каких-то советских-постоветских, хотя бы и в латвийском варианте, в самом-то деле. А вот еще квартира – за 69 тысяч, даже не посмотрел, где точно, где-то возле Гюртеля, 7–8 бецирки. Для одиноких и пожилых, представлена так: типа тут можно и помереть комфортно. Тема была преждевременной, зато фотография красивая, изображала лишь угол комнаты с белыми стенами и стоящее в углу плюшевое малиновое кресло. Мило, но дорого, а вот что меня порадовало в следующий момент: если на гугловской карте кликнуть на квадратик U станции «Keplerplatz» в Фаворитене, то там в поп-апе возникало: «Просмотр других предстоящих отправлений Линии метрополитена с этой станции: U1

В сторону Reumannplatz 13:42 13:45

В сторону Leopoldau 13:43 13:46».

Сейчас было 13.40, и, нет сомнений, поезда там сейчас появятся.

То есть это же я был в Вене всего-то часа три, если не считать дороги из Швехата, а уже столько чувств. Что-то в этот раз тут все происходит интенсивно. Да, вот тот разновекторный ветер в вечнозеленых ветках на Аугустинплац, избирательно с ними обращающийся. Будто в самом деле возле каждой ветки был свой мешок, из дырок в которых исходил ветер. Странно, но как еще объяснить, что среди общего спокойствия дерева покачивались – в разных причем местах – две-три ветки?

Или же это общая неустойчивость непонятной природы – что-то чуть-чуть где-то наклонялось, менялись какие-то гирьки на неких весах, отчего пространство чуть морщилось, ветки качались, и это называлось ветром. Может, так, а может, этак. Купить бы все же тут квартиру в полуподвале и сменить форму существования, сведя его почти к нулю. Вроде бы незачем, но ведь что-то вызвало это желание, почти влечение. Или кажется, что можно или надо что-то выбирать, но это не так, потому что просто завис в какой-то точке, от нее теперь качнешься куда угодно, но думаешь, что это тут у тебя вопрос выбора. Но его не от чего делать. Или уже попал в такое место, где можно и так и этак, особенной разницы не будет. Сухое шуршание, и ты теперь вот такой рисунок, чуть повернуть в другую сторону – уже другая картинка. Ничего фатального, бесповоротного, то есть бесповоротность-то всякий раз, но в общем какая разница: как-то же должно быть? Всё и так всё время заканчивается, начинается, обнуляется. Придумывай себе что угодно, чего сейчас захотелось, и ничего тут отчаянного: нет же единой линейки какой-нибудь выслуги лет, да и не о том: неизбежного поступательного движения куда-то. Ну, вот тут не было.

Это хорошая схема, смутной неустойчивости: что-то чуть-чуть где-то наклонилось, пространство передернулось, ветки качнулись, картинка сдвинулась, и этот факт можно назвать и ветром, хотя все-таки больше похоже на калейдоскоп. Чуть повернуть – высыпался другой рисунок, мало отличающийся от предыдущего, потому что все определяет сама конструкция. Как-то стеклышки легли внутри, трубку поворачивают, стеклышки недолго еще держатся друг за друга, а потом уже и не держатся: шелест, новая картинка. И не так, что накопилось что-то, что хочет реализовать себя в каком-то новом виде, подогнав под это какое-нибудь желание. Никаких желаний, просто раз – и все пересыпалось иначе.

Но только сложно найти правильный калейдоскоп. В магазине кельнского Людвига, например, были хорошие, у них внутри палевые, цвета осенне-земляного характера: бежевые, янтарные, коричневые, бордовые, темно-зеленые – складно, но только внутри не было синей стекляшки. Такой, чтобы как бутылочная, старая бутылочная – очень синяя, избыточно синяя: ультрамарин, старая городская склянка. Без нее калейдоскоп нельзя считать правильным. В Кельне ее почему-то не было.