— И я бла-го-го-го-годарю! — присоединился к ней гусь.

— Поздравляю! — закричал Вильбур. — А сколько у тебя гусят? Я пока вижу только одного.

— Семеро! — ответила гусыня.

— Отлично! — обрадовалась Шарлотта. — Семь — счастливое число. Молодчина! Вы прекрасно справились с нелегким делом!

В это мгновение крысенок Темпльтон высунул нос из-под поросячьего корытца, под которым он частенько прятался. Он взглянул на Ферн и вдоль стены тихонько пополз к гнезду. Животные не спускали с крысенка глаз, потому что его не только не любили, но и не доверяли ему.

— Послушай, гусыня, — произнес он резким, скрипучим голосом. — Ты сказала, что у тебя семеро гусят. А яиц было восемь. Что случилось с восьмым яйцом? Почему из него не вылупился гусенок?

— Оно, наверно, стухло, — ответила гусыня, — и никуда не годится.

— А что ты собираешься с ним делать? — продолжал Темпльтон, буравя гусыню своими блестящими, круглыми, как бусинки, черными глазками.

— Забирай его, — разрешила гусыня. — Утащи его отсюда подальше, в укромный уго-го-го-голок, можешь включить его в свою коллекцию.

Нужно сказать, что у Темпльтона была привычка собирать всякую всячину и хранить ее у себя в норке. Он никогда ничего не выбрасывал.

— Да-да-да, — подтвердил гусь, — можешь забирать яйцо. Но я тебя предупреждаю: если ты сунешься к гусятам, я тебе го-го-го-голову оторву! — Гусь расправил крылья и грозно ими захлопал, чтобы показать, какой он страшный.

Гусь был сильный и храбрый. По правде говоря, и он, и гусыня не очень-то доверяли Темпльтону. И не без оснований. У крысенка не было ни стыда ни совести. Высокие чувства были ему недоступны. Такие слова, как честь, достоинство, благородство, доброта, деликатность, щепетильность, дружелюбие, — ничего для него не значили. Если бы ему удалось утащить гусенка, он бы его прикончил не задумываясь — гусыня это хорошо понимала. И каждый это понимал.

Гусыня подтолкнула яйцо своим широким клювом, и оно выкатилось из гнезда. Все с отвращением наблюдали за крысенком, который поволок гнездо к себе в норку.

Даже Вильбур, который мог есть все подряд, был неприятно поражен.

— Как ему не противно! Заграбастал старое, тухлое яйцо! — брезгливо пробормотал он.

— Крыса есть крыса, — подвела итог Шарлотта и засмеялась тоненьким серебристым смехом. — Но прошу учесть, дорогие друзья, если залежавшееся яйцо когда-нибудь разобьется, жить в сарае станет невозможно.

— Что ты этим хочешь сказать? — спросил Вильбур.

— Я хочу сказать, что здесь дышать будет нечем из-за мерзкого запаха. Тухлые яйца отвратительно пахнут.

— Я его не разобью, — ухмыльнулся Темпльтон. — Я знаю, что делаю. У меня таких вещей полным-полно, и я умею с ними обращаться.

Крысенок нырнул в подземный ход, толкая яйцо перед собой. Он его катил, вертел, крутил, пока не добрался до тайника под корытцем Вильбура.

Вечером, когда ветер улегся и на скотном дворе стало тихо и тепло, гусыня-мать в первый раз покинула гнездо и вывела птенцов на прогулку. Мистер Цукерман увидел всю компанию, когда пришел покормить поросенка ужином.

— Эй, привет! — поздоровался он улыбаясь. — Ну-ка, давайте посчитаем, сколько вас там: раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь! Семеро гусят! Просто великолепно!

Вильбур с каждым днем все больше привязывался к Шарлотте. И ее война с мухами ему уже не казалась такой бессмысленной и жестокой. О мухах же на ферме никто не мог сказать ни одного доброго слова. Они всем докучали. Коровы их терпеть не могли, лошади не выносили, а овцы ненавидели лютой ненавистью. Мистер и миссис Цукерман вечно отмахивались от назойливых мух и, спасаясь от них, затягивали окна марлей.

Вильбур восхищался тем, как легко Шарлотта справляется с насекомыми. Его особенно умиляло, что Шарлотта усыпляла свою жертву, перед тем как съесть.

— Какая ты умница, Шарлотта. Ты поступаешь правильно! — хвалил ее поросенок.

— Да, — отвечала она звонким мелодичным голоском. — Я всегда делаю мухам анестезию, так что они не чувствуют никакой боли., Я в состоянии оказать им эту маленькую услугу.

Одна неделя сменяла другую, и Вильбур все рос и рос. За день он съедал три огромных ведра похлебки. Много времени он проводил лежа на боку, в полудреме, и ему снились сладкие сны. Он был здоровяком, и прекрасно прибавлял в весе. Однажды вечером, когда Ферн сидела на своей табуреточке, в сарай вошла старая овца и остановилась перед загоном, чтобы поговорить с Вильбуром.

— Здравствуй, поросенок! — сказала она. — Мне кажется, что ты набираешь вес!

— Да, набираю! — гордо ответил Вильбур. — В моем возрасте это естественно!

— Все равно я тебе не завидую, — сказала старая овца. — А ты знаешь, для чего тебя откармливают?

— Нет, — ответил поросенок.

— Я бы не хотела тебя огорчать, но говорят, тебя откармливают специально для того, чтобы потом зарезать. Понял теперь, для чего?

— Для чего? — переспросил Вильбур.

Ферн оцепенела от ужаса.

— Чтобы зарезать и сделать из тебя ветчину и копченую грудинку. Фермеры режут поросят с наступлением холодов, под Рождество. Обычно это держат в секрете. Они все в заговоре: и Лерви, и мистер Цукерман, и даже Джон Эрабл.

— Мистер Эрабл тоже? — зарыдал Вильбур. — Отец Ферн?

— Конечно! Когда режут свинью, помогают все, кто может. Я старая овца, и из года в год вижу одно и то же. Приезжает мистер Эрабл, берет в руки большой…

— Хватит! — завизжал Вильбур. — Я не хочу умирать! Спасите меня! Эй, кто-нибудь! Спасите, помогите!

— Успокойся, Вильбур, — вмешалась Шарлотта, которая присутствовала при этом тяжелом разговоре.

— Как я могу успокоиться? — продолжал вопить Вильбур, бегая взад-вперед по загончику. — Я не хочу, чтобы меня убивали! Я не хочу умирать! Шарлотта, скажи, старая овца говорит правду? Они и в самом деле зарежут меня с наступлением холодов?

— Как тебе сказать… — ответила паучиха, в задумчивости перебирая лапками нити своей паутины. — Старая овца всю жизнь прожила в этом сарае. Она видела множество маленьких поросят. Они появлялись и исчезали. Если овца говорит, что хозяева задумали тебя зарезать, она не врет. Я уверена, что овца говорит правду. Какая жестокость! Никогда в жизни не встречала ничего подлей! Хотя люди, впрочем, так не считают.

Вильбур горько заплакал.

— Я не хочу умирать, — рыдал поросенок. — Я хочу жить! Хочу остаться здесь навсегда, на уютной навозной куче, рядом со всеми моими друзьями! Хочу дышать свежим воздухом и валяться на солнышке!