Увлекшись, Кристина не заметила, как к столу подошел Тимур.

– Билеты? – спросил он.

– Да, – подтвердила она и постучала ногтем по возмутившему ее слову «Фигаро».

– Богема, – пожал плечами Тимур.

Через день сотрудники агентства «Кайрос» в полном составе заняли места в пятом ряду Дома культуры железнодорожников. Может, в связи с коронавирусными ограничениями, а может, по каким-то другим причинам зрителей оказалось немного, и зал был заполнен примерно на треть. Внешне он абсолютно ничем не напоминал Венскую оперу – ни роскошностью убранства, ни удобством кресел, ни красотой занавеса, который попросту отсутствовал, ни лаконичным оформлением сцены, состоящим из деревянного стола, пары стульев и черного фортепиано, покрытого толстым слоем пыли. Но стоило прозвучать первой реплике Сальери, и Кристина словно выпала из окружающей реальности:

Сальери в исполнении Антона, с которым они познакомились возле колбасной лавки с мятным зайцем на крыше, безусловно, был талантливым актером. Он говорил негромко, с такой непередаваемой горечью в голосе, что у Кристины мурашки побежали по спине. А после слов: «…Я сделался ремесленник…» – на глаза набежали слезы. Конечно же, она в школе изучала Пушкина, вернее, проходила. Проходила мимо. И только сейчас ей открылась вся мудрость поэта. Ей казалось, что строки эти – про ремесленничество – сказаны про нее, Кристину Светлову. Вся ее жизнь – однообразная рутина с редкими всплесками вроде поездки в Вену или вот этого похода на спектакль самодеятельных актеров. Хотя нет, Антона-Сальери к дилетантам отнести нельзя. Уж очень он был профессионален. Тем временем на сцене появился Моцарт. В противовес Сальери, одетому во все черное, он был воистину блистающим – камзол, обшитый золотым шнуром, кружевные манжеты, жабо с искрящейся в свете софитов брошью. От серебряных пряжек на его туфлях, щедро украшенных стразами, по всей сцене разбегались солнечные зайчики. Из-за белокурых волос, собранных в небрежный хвост и перетянутых черной лентой, Кристина сначала решила, что это Фигаро, но почти сразу поняла свою ошибку – Моцарт был моложе и выше ростом, чем руководитель театра. Оправдывая пушкинское «гуляка праздный», он принялся балагурить:

Моцарт хлопнул Сальери по плечу, и тот от неожиданности закашлялся.

На сцене появилось высокое создание со скрипкой в руках в длинном обшарпанном плаще и мятой шляпе с обвислыми полями, полностью скрывавшими лицо. Благодаря программке Кристина знала, что это Нана, но в первый момент засомневалась, так ли это на самом деле.

Скрипач тряхнул головой, и Кристина поняла, что ошибки нет: это действительно Нана, вернее, Наннерль. Уставившись невидящими глазами в зал, она прижала скрипку к подбородку и вскинула смычок.

Нана не попадала в ноты, то гнала куда-то, то тянула, словно кота за хвост. Одним словом, играла отвратительно, но игра ее была во сто крат лучше поведения Моцарта. Тот хохотал и скакал по сцене, словно орангутанг, периодически останавливаясь и хлопая себя ладонями по обтянутым панталонами ляжкам. Кристина покосилась на Тимура, и по его абсолютно невозмутимому виду поняла, что он жалеет о потраченном на культпоход времени. К счастью, бесчинство вскоре закончилось. Получив горсть монет, скрипач отправился восвояси, а Моцарт по просьбе Сальери сел за фортепиано и задумчиво перебрал клавиши. Похоже, фортепиано как музыкальный инструмент умерло еще в прошлом веке. Но тут на помощь исполнителю пришла фонограмма. Музыка, чистая, трепетная, то простая, то замысловатая, как кружева на манжетах Моцарта, то тревожная, то умиротворенная, наполнила зал. Сидящая рядом с Кристиной Ася судорожно вздохнула.

Закончив играть, Моцарт принял приглашение Сальери отобедать с ним в трактире «Золотого Льва» и отправился домой, чтобы предупредить жену. Пока Сальери произносил свой монолог, на сцену выскочили два дюжих молодчика, тащивших огромную кровать. Зрители оживились, и прекрасные пушкинские строки были проглочены этим оживлением.

Вот она – истина. Сальери убил Моцарта не из зависти. Это была самозащита, а еще защита коллег Сальери – служителей музыки. Почему-то словам Пушкина, вложенным в уста своего героя, верилось безоговорочно. И обвинять Сальери в преступлении бессмысленно – он сделал то, что считал единственно необходимым. Как бы поступила она, Кристина, если бы оказалась в подобной ситуации – узнала, что неминуемая смерть угрожает всем сотрудникам «Кайроса»? Расправилась бы с убийцей? Однозначно – да. Хотя, может быть, не так радикально. Ведь есть еще закон… Полиция… Андрей…

Кристина вздохнула. Каждый раз при воспоминании о майоре Андрее Щедром, начальнике отдела особо тяжких преступлений городского управления МВД, у нее возникало состояние определенного дискомфорта. Майор был в нее влюблен и в силу природной прямолинейности не считал нужным этого скрывать. Когда-то давно, воспользовавшись моментом, он сделал Кристине предложение и терпеливо ждал ответа[13]. Дать положительный ответ Кристина не могла – обжегшись когда-то на своей первой любви, она боялась серьезных отношений[14]. Вот если бы на месте майора был Тимур Молчанов…

Было в Кристинином заместителе нечто притягивающее. Свои чувства Тимур надежно скрывал, словно пушкинский скупой рыцарь. Лишь изредка, осторожные и тонкие, они пробивались через броню, которую он никогда не снимал, словно вездесущая весенняя трава сквозь асфальт. В эти редкие моменты до Кристины доносились отголоски испытываемой им симпатии. Именно они тормозили развитие отношений с майором. Но очень уж много плюсов детективно-консалтинговому агентству «Кайрос» давала дружба с Щедрым, и перечеркнуть их отказом было с ее стороны по крайней мере некорректно, а по большому счету просто глупо. Глупостью никто из сотрудников «Кайроса» не страдал.