Тогда – ничего хорошего. Как бы умен, благороден душой и какими бы талантами ни был одарен низший, он обречен был оставаться человеком второго сорта. В любой момент какая-нибудь тупая, надутая скотина (к счастью своему, обремененная длинной родословной) могла процедить через губу:

– Пшел, быдло…

И приходилось смирнехонько отступать, кланяясь – таково уж устройство жизни…

Тогдашняя жизнь больше всего напоминала шахматную доску – где пешки предельно ограничены в передвижении и возможностях, в отличие от более благородных фигур. Если кому-то случится перечитывать «мушкетерскую» трилогию Дюма, советую обратить внимание, как благородные дворяне, Атос, Портос, Арамис и д'Артаньян, относятся к тем из окружающих, кто благородным происхождением похвастаться не может. Арамис «ударом кулака отбрасывает» горожанина, имевшего неосторожность чуточку забрызгать его грязью. Д'Артаньян, верхом на лошади мчавшийся куда-то по неотложным делам, сшиб горожанина «и не подумал останавливаться ради такого пустяка» (между прочим, горожанин этот был не простой булочник или фонарщик, а член Парижского парламента, в переводе на наши современные реалии – член Верховного суда Российской Федерации) – но какая разница? Главное, не дворянин.

Самое грустное, что мушкетеры так поступают не специально, не по черствости души – они просто-напросто на автомате делают то, что благородному господину положено…

Жили они, правда, в семнадцатом столетии – но и в восемнадцатом во Франции обстояло точно так же, а лондонская «золотая молодежь» калечила попавшихся на пути простолюдинов исключительно из спортивного интереса…

В Пруссии, как уже говорилось, офицером мог стать только дворянин. Во Франции полки (если не считать пары-тройки особо привилегированных, находившихся на содержании казны) были частной собственностью своих полковников. Полковник на свои деньги кормил, одевал, содержал солдат. И всегда мог свой полк продать за приличную сумму, а располагающий этой суммой (при условии, что он был благородного происхождения) мог этот полк законным образом купить, и в одночасье из «простого» графа стать графом Таким-то, полковником. Поскольку – престижно. Военный опыт при этом абсолютно не требовался.

В Англии патенты на офицерские чины совершенно официальным образом продавали вплоть до конца девятнадцатого столетия. Единственное условие, кроме, конечно, обладания соответствующей суммой, – благородное происхождение (отсутствие военного опыта опять-таки не имеет никакого значения).

«Ну и что? – пожмет плечами какой-нибудь пацифист. – Что в таком порядке вещей плохого? В армии можно не служить…»

А если вы, сударь мой, из простых ? Тогда вас все равно загребут вербовщики, или просто-напросто мелкий германский князек, отчаянно нуждаясь в деньгах, велит мобилизовать тысчонку-другую подданных и продать их какой-нибудь великой державе. Именно так обстояло в свое время с уроженцами германского Гессена, которых тамошний владетель продал Англии, а та послала их в Америку воевать с восставшими колонистами…

Между прочим, в некоторых итальянских государствах законнейшим образом существовали два вида судов: один для дворян (не в пример более гуманный), другой – для всех прочих. А там, где суд был один для всех, в законах черным по белому было написано, что судья обязан «учитывать сословное происхождение обвиняемого». Благородных, как легко догадаться, особо не притеснять, а вот прочим отмеривать на всю катушку…

Масса профессий, масса должностей и государственных постов была просто-напросто недоступна для тех, кто дворянскими грамотами не обладал. Редчайшие исключения лишь подчеркивали правило.

А потому такой размах получило самозванство – то бишь самовольное присвоение дворянства. Сплошь и рядом те, кто без законных на то прав выдавал себя за дворян, поступали так не из каких-то шкурных или криминальных соображений, а попросту хотели считаться полноправными, полноценными людьми…

К слову сказать, в восемнадцатом столетии такое самозванство сплошь и рядом прокатывало. Главное было – перебраться подальше от родных мест, чтобы не столкнуться с земляками.

А еще лучше – переехать в другую страну и уже там назваться дворянином, да не простым, а бароном или графом.

Тот самый капитан королевских мушкетеров де Тревиль, которого Дюма вывел в «Трех мушкетерах», на самом деле вовсе не Тревиль, да и прав на дворянскую приставку «де» не имел ни малейших. Поскольку до тех пор, как отправиться в Париж искать удачу, звался «Труавиль» и был сыном простого торговца – почтенного человека, честного, уважаемого в родном городке, но к дворянству нисколько не прикосновенного.

Из Гаскони (захолустная окраина французского королевства, тамошнего Урюпинска) уехал молодой человек Труавиль – а через пару-тройку недель в Париж прибыл тот же самый вьюнош, но звавшийся уже «шевалье де Тревиль», якобы потомок старинного рода, происходившего чуть ли не от крестоносцев. Что характерно, у него при себе был ворох подтверждавших это бумаг, достаточно ветхих на вид…

И – ничего. Проехало. Когда де Тревиль сделал неплохую карьеру при дворе, никто уже не рвался вдумчиво исследовать его родословную – тем более что это грозило встречей в темном переулке с буйными подчиненными де Тревиля, которым проткнуть шпагой человека было все равно что другому стакан вина выпить…

Кстати, реальный д'Артаньян (дворянин хотя и настоящий, но не титулованный), однажды стал графом буквально в одночасье – не в результате королевской милости, а по собственному хотению. В одно прекрасное утро мило и непринужденно заявил, что он, знаете ли, граф, а потому и обращаться к нему нужно соответственно. Поскольку гасконец был в те времена в большой милости и у короля, и у всемогущего первого министра кардинала Мазарини, вслух протестовать против подобных геральдических сюрпризов ни у кого язык не повернулся. Покрутили головами, махнули рукой и в конце концов как-то свыклись: одним графом меньше, одним больше – какая, в принципе, разница…

Коли уж мы мимоходом упомянули о суде, нелишним будет рассказать и о тюрьмах с казнями…

Пытки и в восемнадцатом веке считались обычными следственными мероприятиями, прямо-таки рабочими буднями – и вот в этом отношении дворяне и простолюдины пользовались одинаковыми правами. Точнее говоря, при необходимости на дыбу вздергивали и лошадьми рвали на части при большом скоплении народа что мельника, что графа…

В Пруссии пытки отменил в 1754 г. Фридрих Великий – но и после этого еще долго пороли розгами и прогоняли сквозь строй.

В Великобритании только в 1802 г. с Лондонского моста убрали железные колья – а до этого на них для всеобщего обозрения выставляли головы казненных.

Вообще английская Фемида заслуживает отдельного разговора – о том, какие зверства происходили на континенте, мы, в общем, наслышаны, а вот добрую старую Англию отчего-то многие безосновательно полагают райским уголком, где с правами человека, гуманностью и прочими умилительными вольностями все обстояло прекрасно и триста лет назад…