А Ниночка расцвела. Она взяла из рук парня розы, будто не мать, а она была именинницей, усадила гостя за стол, положила ему полную тарелку разных вкусных вещей, налила ему рюмку. Он поблагодарил ее по-домашнему, как привычно благодарит жену за заботу, за вкусный обед усталый отец семейства, чуть помолчал и поднялся, чтобы сказать тост. И Вера отметила с хваткой профессионального журналиста ритмичность, четкость и внятную простоту его речи, твердость и хорошую форму руки, высоко поднявшей заздравную чашу, спокойный и в то же время мягкий, устойчивый баритон.

«Ну, парень хоть куда!» — подумала Вера и не поднимала от тарелки глаз, пока тетка сама не обратилась к ней.

— А это моя племянница! Журналистка! — Тетка смотрела на Веру темными, с хитрецой, кругленькими глазами. И вдруг начала расхваливать ее статьи, вспоминать, как веселились они тут с Ниночкой в молодые студенческие годы, рассказывать, как за Верой ухлестывали кавалеры. Ниночка молчала, подкладывала парню на тарелку лучшие куски, и, даже когда она смотрела не на парня, всего лишь перед собой, во взгляде ее ясно читалась любовь.

«Зачем тетка это рассказывает? — думала Вера. — Ведь я же сказала, что рта не раскрою, буду молчать. Ясно как божий день, что я не хочу мешать Ниночке».

И она действительно молчала. Ниночка постепенно развеселилась, и к чаю разговор принял самое непринужденное, шутливое направление. То самое, когда простая просьба подлить чаю или подложить варенья вызывает вдруг ни с того ни с сего новые взрывы смеха и шуток. Причем тетка то и дело подливала масла в огонь, подначивала их квартиранта и дочь, намекала на их «чувствительные» отношения. Ниночка раскраснелась от удовольствия, расслабилась, распушила волосы, сняла очки и действительно превратилась в домашнюю, очаровательную мать небольшого дружного семейства. После чая все вместе пели романсы, и сквозь милые женские голоса пробивался приятный, мягкий выговор парня. Вера подпевала, улыбалась и в то же время присматривалась, прислушивалась к происходящему.

«Ну и к чему тетка клонит? — думала она. — К чему этот роман поведет? Неужели тетка хочет, чтобы этот красавчик женился на Ниночке? Или тетке позарез нужен наследник? Да, жаль, у них наследства-то никакого нет. Как они ребенка-то будут растить?» От этих мыслей вид у Веры был грустный.

— Вы чем-то расстроены? — спросил квартирант, когда настало время убирать со стола и Ниночка с матерью понесли посуду обратно на кухню.

— Нет-нет, — быстро сказала Вера и схватилась за грязные чашки, стоявшие стопочкой, чтобы не оставаться с квартирантом наедине.

— Отдохните, я сам помогу хозяйкам, — сказал парень и потянулся к этим же чашкам. И Вера почувствовала, как сверху ее пальцев спокойно и нежно легла его сильная тонкая рука.

«Это случайность!» — сказала она себе, молча подняла чашки и понесла их на кухню. Ниночка наливала воду в тазик для мытья посуды и, увидев парня, спокойно, по-домашнему дала ему какое-то поручение. Тетка ушла посмотреть баню. Парились в ней днем, до прихода Веры, а теперь там надо было прибраться и нагреть воду для вечернего мытья.

— Каторга какая с этой баней после московской квартиры со всеми удобствами! — сказала Ниночке Вера.

— Мама привыкла жить на природе, в городе ей душно и тесно, — ответила та.

— А ты? Так и будешь здесь жить до конца своих дней?

— Что сбудется, что не сбудется — кто его знает, — сказала Ниночка и поправила свои запотевшие старомодные очки.

— Пойду покурю и буду собираться домой. Уже поздно. — Вера вышла в прихожую и стала собирать свои сумки. Там, «в сенцах», как называла тетка прихожую, на обшитых вагонкой стенах прикреплены были полки, на которых стояли разнокалиберные банки с соленьями. Здесь же висели связки сушеных грибов. Под лестницей, что вела на второй этаж, аккуратно развешаны были березовые веники для парной, около двери красовались оленьи рога, а в углу стояли старые Ниночкины лыжи да взявшееся бог знает откуда весло. Вера присела на вынесенный сюда много лет назад венский стул с выцветшей обивкой, порылась в своей сумочке, закурила.

«Надо собираться, темнеет», — решила она. Но на душе было смутно, тревожно. С ее места слышался звук капели. С крыши дома звонко падали последние предвечерние капли талого снега, готовые в любой момент превратиться в прозрачные мартовские сосульки. Но пока под снегом еще хлюпала готовая замерзнуть вода, и Ниночка подумала, что, если маршрутка не придет вовремя, ее сапожки на каблуках могут и не вынести серьезного испытания — путь пешком до станции по разъезженным, полным талой воды колеям.

Дверь открылась, и из комнаты в прихожую вышел парень в старой меховой безрукавке.

«Как прижился-то квартирант! — подумала Вера. — Дядькину безрукавку для него не пожалели!» Она знала, как трепетно относится Ниночка к отцовским вещам. Парень внимательно посмотрел на Веру, прошел на улицу, зажег на сугробах импровизированные фонари и вернулся.

— Зачем? Новый год давно кончился, — сказала Вера.

— В честь вашего приезда, — ответил парень. — Этот свет похож на свет газовых фонарей в конце прошлого века на улицах Парижа.

— Ты был в прошлом веке в Париже?

— Не обязательно быть везде и всегда, — ответил парень и поглядел на Веру насмешливо. — Я видел картины. В альбомах у себя дома. Моне, Сислей, Жан Беро.

Вера не помнила, кто такой Жан Беро и что он написал.

— Ты где-нибудь учился? — спросила Вера после паузы.

— В радиотехническом техникуме, — сказал парень. — У нас в городке выбор учебных заведений меньше, чем в Москве.

Вера загасила сигарету и встала:

— Мне пора.

— Иди сюда, — сказал парень, — на минутку! — Он пошарил рукой на полке и поманил ее на крыльцо. Вера вышла. Чистое весеннее небо леденело, покрываясь густой синей краской. Полная луна уже вышла и повисла над домом, над самой трубой. Капли, случайно упавшие на веранду, застыли и превратились в маленькие ледяные озерки.

— Держи! — сказал парень и сунул ей в руку тоненькую шершавую палочку, чиркнул спичкой.

— Что это? — Вера в сумерках не могла разглядеть.

— Фейерверк в твою честь! — улыбнулся парень, и в ту же секунду Вера поняла и вытянула вперед руку, соединив свою палочку с его, высоко подняв ее, будто шпагу, на манер мушкетерского приветствия. И тут же зажегся в ее руке серебряный фонтанчик бенгальского огня, а потом и второй фонтан у него в руках. И два огня горели над их головами на фоне синих сумерек и сугробов с зажженными светильниками в Верину честь. И все это великолепие сияло почти целую минуту, волшебную минуту, подобной которой никогда не было в Вериной уже состоявшейся длинной жизни. Бенгальский огонь рассыпался в воздухе горячими искрами, нежно покалывал ее незащищенную кожу, и какой-то другой, странный огонь разливался по ее руке, но ее телу, вызывая непонятную, неприятную дрожь. Вот огонь кончился, и от палочек пошел вверх тоненькой струйкой сизый дым. Вера взглянула на парня, он не отрываясь, спокойно и странно, смотрел на нее, будто хотел запомнить черты ее лица, чтобы потом их зарисовать.