Перед воротами монастыря горел костер. Рядом с ним сидел старик. В одной руке у него был полый стебель тростника, а в другой — что-то похожее на гвоздь, только что нагретый на огне. Им он проделал в тростнике дырочки, и получилась дудочка. Я ее купил. Звук ее был похож на звучание армянского языка: хриплый и тоскливый. У меня она и сейчас лежит на втором этаже на полке. Хотя с той поры прошло уже больше тридцати лет, я и сейчас, когда нюхаю ее, все еще ощущаю тот же самый чудный запах жженого дерева.

Озеро Севан тоже надо было снова увидеть, но на этот раз я даже не пытался устроить заплыв. Вода была очень низкая, слишком много спустили воды из-за потребности в энергии. Повсюду были проблемы, о которых не принято было говорить. Это был СССР, и этим все сказано. Да мы и не спрашивали, хотя навидались всякого, мы только смотрели и запоминали.

Хватило еще времени даже на ночную прогулку по Еревану. Из колонок поющего фонтана доносился Жильбер Беко с его вечной «Натали» по-французски, но ведь это была еще и песня о любви к России. Было еще армянское радио, этакий комбинат по производству антикоммунистических анекдотов. Кстати, еще о французах: Шарль Азнавур (Шахнур Вахинак Азнавурян) — один из великих сыновей Армении. А еще на горизонте виднелась окутанная облаком гора Арарат с двумя вершинами — символ Армении, расположенный на территории Турции. Профиль этой горы в хорошую погоду виден отовсюду, этот же силуэт нам всем знаком по этикетке на бутылках армянского коньяка — для армян это ирония судьбы.

Вечером у нас была встреча с одним художником, который разговаривал ворчливым басом и показывал нам свои чудесные работы ранней юности и ничем не примечательные современные. Он меня заново перекрестил: с тех пор Ханну превратился в Ованеса, армянского Иоанна. После нескольких бокалов мы решили, что Финляндия поможет Армении вернуть Арарат, а Армения поможет Финляндии вернуть Печеньгу. Я хотел этого, в первую очередь, из-за выхода к Северному Ледовитому океану и из-за Эрно Паасилинна. Ну, вздрогнем! Наш юный соглядатай успел еще в прошлый раз обругать нашу культуру пития: и это тот, кто тянул из своего кубка, не сказав ни единого тоста! Наверняка он алкоголик. А я поднял не один кубок: один я предложил за щепотку соли, другой поднял за лаваш, третий — за лук, четвертый — за космос, а пятый — за великую гору. Он вроде бы и понимал мои намеки и не понимал. Мне было все равно. Но в любом случае нам пора было возвращаться в Москву.

В Москве нас ждала Валентина Морозова. «Сейчас мы, наконец, встретимся с Успенским», — сказала она. В Доме дружбы была организована встреча с советскими детскими писателями, на которую пригласили и его. Мы исполнились энтузиазма, хотя было понятно, что мероприятие будет официальным. Тем не менее именно с этого момента ситуация могла перемениться.

В Доме дружбы мы увидели длинный стол с белой скатертью, на которой красовались чайные чашки и фужеры. Нам представили всевозможных писателей по именам: одним из них была Агния Барто, в то время бесспорная царица в мире детской литературы, другим — Сергей Михалков, политрук и писатель по государственной милости и своему волеизъявлению. Других имен я не запомнил. Помню только, что имени Успенского среди них не было.

Михалков был одним из недоброжелателей Успенского, это входило в его должностные обязанности. Руководство Союзом писателей в скромном титуле секретаря означало то, что писатель был политически полностью подчинен советской идеологии. Такие люди были нетерпимы к новым дарованиям и не могли позволить разделить с ними славу и книжный рынок. И это несмотря на то, что книги Михалкова, выходившие миллионными тиражами, благодаря которым он завоевал свое положение, были неизменно другого качества, чем у Успенского.

Ничего этого в то время я, конечно же, не знал.

«А где Успенский?» — спрашивал я. Люди лишь разводили руками. Я сказал о своем разочаровании Валентине, Камилла тоже, правда, на шведском — своем родном языке, который был у нее несравнимо лучше, чем мой школьный уровень, что подействовало на Валентину вернее.

Когда мероприятие закончилась, а у нас оставался всего только один день в запасе, Валентина весьма заметно помрачнела, увидев наши безрадостные лица. В итоге ей ничего не оставалось, как пообещать, что она сделает все возможное, чтобы устроить встречу с Успенским.

Благословенное Общество «СССР — Финляндия»! Без его авторитета так ничего бы и не получилось.

Нашу делегацию оберегали в этой стране так, как не хранят даже силы небесные.

Когда мы приехали в гостиницу, Валентина ушла куда-то позвонить, а когда вернулась, сказала, что вечером мы поедем к Успенскому. Я смотрел на нее с сомнением. Но надо было верить. Мы вскарабкались на наш этаж и принялись ждать, что же будет дальше.

6

Наступил вечер, и мы опять спустились в холл. Мы жили в одной из сталинских высоток — гостинице «Украина». Прямо перед ней стоял памятник народному украинскому писателю Тарасу Шевченко. Он стоит, заложив руки за спину и склонив голову, как будто просит милостыню, чем-то напоминая памятник Эйно Лейно на Эспланаде. Вместо Валентины в холле мы увидели Славу, а потом микроавтобус, в который сели и поехали. Автобус долго кружил по улицам, прежде чем мы приехали на место. Адрес звучал для меня поэтически, как сказка: улица Усиевича, 8. Усиевич, как выяснилось впоследствии, оказался советским героем-космонавтом[1]. На улице его имени стоял довольно новый высотный дом, перед подъездом которого нас уже ожидали двое молодцов.

Мы пожали друг другу руки. Один был одет в деловой костюм и очень серьезен. Неужели это Успенский? Мы что-то пробормотали, переводчик перевел, но Славины слова потерялись в подъезде, потому что там было гулкое эхо, разговор застопорился, и мы прошли в лифт, который, вяло полязгивая, понес нас куда-то вверх.

Когда мы, наконец, выбрались из кабины на самом верхнем этаже, нас ожидал сюрприз. Мы проследовали мимо квартирных дверей и вышли в еще одну дверь, которая вела не в коридор, а на узенький открытый балкончик. От падения нас отделяли только низенькие перила.

Архитектору нужно было придумать какой-нибудь проход в квартиру-ателье. Очевидно, эта задача была поставлена уже во время строительства, и вот как он ее решил — просто по-альпинистски! Балкон оказался единственным путем, который вел к цели. Давайте, люди, идите! Чисто русское решение. У меня закружилась голова, я не знал, что делать. Я пытался смотреть под ноги и тихонько идти вперед. На другом конце балкона открылась еще одна дверь, которая вела уже куда-то внутрь. Потом мы оказались перед закрытой дверью, которую надо было открыть ключом, затем еще одну. Или мне это все кажется? Наконец мы оказались в теплой прихожей с тремя пуфиками, похожими на кожаные, перед нами были только закрытые двери. Одна из них, по правую руку, открылась, и мы вдруг попали как будто в другой мир, который не предвещали ни суровое здание, ни мрачный коридор.