шкипера две шляпы и два белые пера, также два соболя»[51]. В других двух письмах от этого дня те же речи: Лефорт рад, что друг его веселится в Лондоне, сам он не очень весел, причина — нет лакрима-кристи и английского секу. Он очень кручинится отсутствием друга: «али я с кручина умру, али к тебе поееду…» «А как я увижу милось твоя, в та врему буду чрез меру веселить…»[52] и т. д.

Письмо Ф. А. Головина по обыкновению деловое, касалось тех целей, ради которых посольство задерживалось в Амстердаме: найма людей на русскую службу и покупки оружия и других необходимых для флота вещей; говорилось в нем также о деньгах, потребных на эти расходы. Особенно Головин настаивает перед Петром на необходимости нанять на русскую службу голландца капитана Крюйса, хотя бы это и обошлось дороже, чем думали:

жаль упустить такого сведущего и искусного человека, без него трудно будет управляться во флоте. Он оказал уже Головину значительную помощь при переговорах с другими лицами, нанимаемыми в русский флот. «Милостивой государь, — пишет Головин. — Здравие твое, милостивого государя, со всеми приналежащими воле твоей, всесодержащая десница Божия на веки счастливо да соблюдет. Писма, государь, присланные от милости твоей из Лондона, которые писаны генваря 11 дня, первые мы приняли в Амстердаме генваря в 25 день. Зело, государь, урадовались, что благополучно всемогущий препроводити чрез море милость вашу благоволил. Дай Боже, чтоб нам слышати, где ни есть, толко б тебя, милостивого государя, здрава. О которых, государь, надлежащих делех писал я наперед сего, прикажи, государь, дать мне отповедь, а наипаче о капитане Креусе, потому, государь, что зело человек истинно добр. Жаль такова пропустить.

Хотя что бы и лишнее дать, мочно инде наградить; и о том, государь, как воля твоя будет. А без такова, государь, человека трудно нам во флоте управливатца будет. По мере, которая положена коликое число принять в службе, уже, государь, мало что не все по воле твоей исправлено; токмо несколько персон камондоров и порутчиков и лекарей не принято. А обожду совершенно, государь, принимати, докамест изволишь по сему моему писму ко мне отписать, ради того, что и в то время исправити возможно будет.

Токмо б получить нам вексели о денгах с Москвы в скором, государь, времяни с пятьдесят тысечь ефимков надобно за покупку ружья, за литье пушек, на заплату за парусное полотно и иные корабельные вещи, к тому ж на первую дачю начальным, и мастеровым, и матрозом. А при договорех, государь, поставил я с ними, что начать им первые кормовые денги, а не уставленное жалованье, марта с 1-го числа по новому календарю, а без того, государь, ни по которому образу итти не хотели и просили целого жалованья. Толко уже в том зело помочьствовал мне капитан Креус.

И истинно, государь, тебе доношу, естьли бы не ево в том вспоможение, с превеликим бы трудом нам сие исправлять во многом времяни невозможно…» и пр. К письму Головина сделал приписку П. Б. Возницын: «Нищей твой и богомолец Пронка премного, премного тебе, милостивому государю, челом бью»[53]. Крюйс занимал тогда должность экипаж-мейстера при Адмиралтействе или инспектора материальной части во флоте, был опытен во всех отраслях морского дела и, между прочим, искусен в морских картографических работах. Не с большой охотой принимал он предложение поступить на русскую службу и согласился только после неоднократных уговоров со стороны Шея, Витзена и других амстердамских бургомистров[54].

Из двух писем десятника третьего десятка волонтеров Ф. Ф. Плещеева в первом, от 29 января, он, поблагодарив Петра за полученное от него письмо и, попросив не забывать и впредь, передает некоторую часть содержания письма царя к нему в словах: «Изволит милость твоя ко мне писать, что у вас хотя черно, да тепло и добро, а что от секу у вас бока болят, и то истинно не диво, потому что вы мало заживаете». Плещеев сообщает далее, что в Амстердаме «ныне по вся дни улицы моют». Расписку, присланную ему Виниусом, он уже переслал царю ранее, 14 января, в одном пакете с письмами Головина (не дошедшими до нас). В другом письме, от 4 февраля, полученном Петром одновременно с первым 7 февраля, Плещеев, ссылаясь на слова Петра из письма к Головину, что у него в Лондоне мало денег на покупку инструментов, все же просит его купить хотя бы небольшие инструменты, самые необходимые, об остальных он будет просить впредь и пришлет нужные на покупку их деньги. Кроме того, Плещеев повторяет еще просьбу, высказанную в одном из предыдущих писем, чтобы Петр купил для него «книгу корабельного строения»: «пожалуй, не презри моего прошения, хотя на аглинском языку купи». Если пойдут вскоре из Англии корабли в Италию или в Испанию, он почему-то просит уведомить его об этом[55].

В этот день, 7 февраля, Петр обозревал один из королевских дворцов: «был десятник на королевском дворе, где всякие вещи и инструменты видел», как отмечено в «Юрнале»; но какой именно дворец — Кенсингтонский или Сент-Джеймсский — здесь имеется в виду, сказать трудно; очевидно, только не Вайтголл, потому что этот последний дворец был истреблен пожаром, происшедшим 4 января 1698 г., перед самым приездом Петра в Лондон. Неясна и следующая непосредственно затем отметка «Юрнала»: «и у Контона кушал». Неизвестно, кого «Юрнал» разумеет под этим именем[56].

От 8 февраля сохранилась коротенькая шутливая записочка царя из Лондона в Москву к Кревету: «Ракъ (игра слов; crevette — морской рак), буть здороѳъ! А мы во отечествиi твоемъ, слава Богу, здоровы. Piter. Изъ Лондона, ѳевраля 8 дня»[57].

V. Петр в Дептфорде

9 февраля, как отмечено в «Юрнале», «после полудня в третьем часу, совсем перебравшись, переехали в Детфорт». Таким образом, Петр прожил в Лондоне почти месяц. Переселиться в Дептфорд побуждало желание быть поближе к корабельным верфям, а может быть, также желание укрыться от надоедавшей толпы любопытных; небольшой городок с королевскими верфями обещал удобные условия для занятий. Не без труда английское правительство подыскало там подходящее ко вкусам московского царя помещение. Был нанят дом, принадлежавший писателю, одному из членов-основателей Королевского общества — Джону Эвелину (Evelyn), специалисту по вопросам садоводства и лесоводства и автору «Дневника», в котором нашли себе отражение события той эпохи. Дом Эвелина, носивший название Says-Court, «издавна бывший, — по словам Маколея, — центром литераторов, просвещенных людей и ученых»[58], был достаточно поместителен, отлично меблирован и окружен обширным садом