к тебе, господину моему, писати для того, что он сам не может на ином языке, кроме аглинского, писать, тебя прося, чтоб ты такую милость показал и сию при сем обретающуюся грамотку его кесарскому величеству великому царю государю своему в собственные руки вручил. Сия грамотка есть о фрегате, имянуемой „Королевской транспорт“, которую королевское величество цесарскому величеству в дар приносит. А строил оную помянутой милорд по указу королевскому и мнит он, что та фрегата есть так построена, что может во удовольство быть такому великому кесарю. И не мог оставити помянутой милорд притом послати Виллима Реплиа капитана, владетелство всегда над тою фрегатою имеющего в такой надежде, что он пристоен будет к сохранению и управлению такой изрядной фрегаты, которого капитана помянутой милорд чрез долгое время выучил. Как ему такое владетелство иметь и на море ездить. Многие корабли в аглинской земле строиваны скорого и лехкого бегу, но еще никоторой таков скороходом никогда не бывал, как сия фрегата. Я могу дерзнути и молвить, что он, милорд маркиз фон Кармартон, есть токмо единая особа изо всей Европы, которой совершенно в знании строения всяких кораблей имеет, каковы оные быть ни могут, так что король почасту ему сам удивлялся. Его великая власность и честь не пременила и не отвела его намерения от учения и прилежания непрестанно к строению и ходу корабел-ному. А имел он иные многие чины в сей последней войне и был един из адмиралов, владетелствующих над караваном морским, в котором достоинстве он многократно великие дела исполнял, а наипаче на бою Лагурском, где он девять болших французских караблей зжег, и в том случае имел он, милорд, владетелство над всем караваном. Я не буду здесь писать о всех иных случаях, в которых он всегда бывал; его мужество и поступки в житии прославят его в пред идущие лета, как в животе, так и долгое время по смерти его. Я прошу, мой господине, прощения, что дерзаю вас толь многим писмом обеспокоивать, ибо за благо почел тебя, господина, уведомить о знатных заслугах и мужестве того благородного господина. Он имеет многие чрезвычайные моделли[38] к строению караблей, как и та фрегата есть собственной его работы. И не сумневаюся в том, что естли его кесарское величество пожелает какого наставления или моделлей к строению караблей по аглинскому обрасцу, то он, милорд Кармартон, будет всегда то за великую честь и утеху себе почитать его кесарскому величеству служити во всем том, чего он от него возжелает. Что же о мне приналежит, мой господине, хотя я тебе незнаем, однако ж естли бы я таков счастлив мог быти в некоторых делех его кесарскому величеству, твоему государю, служити, и я б то за славу себе почел. И прошу о своей особе, чтоб изволил тако учинити, како сам изволишь. Аз пребываю с нижайшим почтением ваш подданнейший послушный раб. Петр Шаслуп. Из Лондона ноября в 9 день».

Петр ехал в Англию закончить курс кораблестроительного искусства и именно желал «наставления и моделей к строению кораблей по английскому образцу»; естественно поэтому, что ему особенно интересен был Кармартен, если и не как «единая особа из всей Европы, которая совершенство в знании строения всяких кораблей имеет», то как кораблестроитель, не только знающий хорошо методы английского кораблестроения, но и вносивший в это искусство какие-то свои собственные оригинальные принципы, притом обладатель коллекции моделей разных судов. Все это побуждало царя сблизиться с интересовавшим его адмиралом, а открытый и веселый нрав последнего облегчал такое сближение. Он мог рассказать Петру, по словам Маколея, «о всякой мелочи на корабле от носа до кормы». Он охотно сопровождал царя в его прогулках на яхте по Темзе, и нет ничего невероятного в передававшихся в Лондоне известиях, что царь любил поговорить с ним, попивая особый напиток Pepper and brandy — коньяк, настоянный на перце.

27 января Петр посетил музей основанного в 1660-х гг., но уже к концу столетия стяжавшего почтенную известность Королевского общества: «Был на дворе, на котором всякие денежные вещи, а тот двор Роял-Социетет», — как отмечено это посещение в «Юрнале». 28 января по желанию короля живший тогда в Лондоне знаменитый художник, ученик Рембрандта, Готфрид Кнеллер начал писать с Петра портрет. Портрет, изображающий молодого двадцатипятилетнего Петра с крупными чертами открытого лица, с мужественным и полным энергии взором больших красивых глаз, с длинными вьющимися волосами, в металлической кирасе, в перекинутой через правое плечо царской, опушенной горностаем мантии с застежкой из драгоценных камней и жемчуга, так верно передавал оригинал, что иностранец-путешественник Корнелий Дебруин, через три года посетивший Москву и впервые увидевший Петра в доме голландского резидента, тотчас же узнал его по виденному им портрету Кнеллера. Портрет этот находится во дворце Гамптон-Корт, бывшем любимой резиденцией короля Вильгельма III[39].

Январь был закончен пиром 31-го у английского коммерсанта, ведшего торговые дела с Россией, Андрея Стейлса: «Были у Андрея Стелса и у него кушали, и приехали домой веселы».

«У сего Стелса, — замечает „Юрнал“ в редакции Гюйсена, — есть в Москве сродники домовитые и богатые»[40].

1 февраля Петр опять у Кармартена. «Были в вечеру у Кармартена; у него кушали» и беседовали с ним «много о посольских делах», — как добавляет гюйсеновская редакция «Юрнала». 3 февраля вечером, как мы узнаем из депеши Гофмана, царь отдал визит принцу Георгу Датскому и принцессе Анне, соблюдая также строжайшее инкогнито. Царь приехал в обыкновенном наемном экипаже в сопровождении трех человек. Во время визита, по известию того же дипломата, царь и принцесса сидели, а принц с находившимися при этом дамами стояли. При расставании принц обнаружил намерение проводить царя до экипажа, но Петр ни за что не хотел допустить этого[41]. 6 февраля он вторично побывал Дептфорде, куда намеревался переехать на житье и куда привлекали его находившиеся в Дептфорде королевские верфи.

7 февраля почта доставила царю письма из Амстердама от Лефорта, Ф. А. Головина и Ф. Ф. Плещеева.

По отъезде царя в Англию посольство продолжало ту же деятельность, которой оно занято было при нем по возвращении из Гааги: нанимало на русскую службу иноземцев-специалистов и приобретало необходимые для флота вещи и припасы. В расходных книгах за январь 1698 г. упоминается о принятии на службу голландца-поручика Павла Болия и бомбардиров Якова Геринга и шведа Рудольфа Горшоу; о покупке у торгового человека Бергейса большой партии картузной бумаги — 200 стоп — к корабельным припасам; об изготовлении для образца трех больших блоков с колесами, векшами и