Или вот в общественном транспорте: всегда можно найти точку замерзания, окружить себя невидимой стеной, сооруженной на скорую руку хотя бы вот из воздушных потоков. В конце концов, прижаться носом к грязному окну.

Дома же ты совершенно разоблачен, открыт. Оттого гости могут так сильно влиять на розу внутренних ветров.

Лидия Альбертовна вдруг почувствовала яростный, обжигающий жар, исходивший от подростков. Сначала решила: очевидно, чайник. Но мгновением позже меланхолически отметила про себя: от ребят.

Удивилась. Действительно, странно. Подняла глаза. Встретилась глазами с Данилом. Да.

Он, оказывается, тоже во все глаза смотрел на нее. Не отрываясь смотрел. Точно гадал: узнает, не узнает. И по взгляду ее, смещенному, смущенному, как у пионерки, взгляду, пунцовым пятнам на щеках (достаточно милым), понял: узнала.

Ошибся. Узнала, но потом, чуть позже. Сразу она просто не могла сообразить, что наглый нарушитель ее музейного покоя, коллекционер табличек и дерзкий хулиган, так скоро попадет в святая святых заповедного края – на кухню ее собственной души!

И оба они совершенно не знали, как себя вести.

Впрочем, Данила, просекший ситуацию первым, сориентировался быстрее.

И стал оказывать Лидии Альбертовне многочисленные знаки внимания.

Аппетитно ел, хвалил все, что попадало под руку, интересовался рецептами приготовления варенья, узнавал, где такая замечательная хозяйка отоваривается столь свежими мясомолочными продуктами и т.д.

Он отчаянно жестикулировал, заполняя окружающее пространство, хищно раздувал ноздри, брызгал крошками и хватал что попало. Данилы стало так много, словно неловкость он хотел подавить, задавить, отодвинув на безопасные рубежи.

Лидия Альбертовна прекрасно понимала, почему дружок ее сына стал столь суетлив. Отчасти она была благодарна юнцу за проявленную инициативу, так как и сама сделалась вдруг излишне подробна.

Странно, но мгновенно между ними точно установился негласный договор: только бы не выдать. Отчего? Бог весть. Но так нужно. Так положено. Так надо.

В открытую форточку ворвались гончие Снежной Королевы, окатили всех с ног до головы ревнивым морозцем, покатили на ледяных санях далее.

Оставшиеся вне энергетического напряжения, Артем и Марина поглощали еду, не понимая, что же тут на их глазах происходит. Сдержанная обычно Ма стала бледной тенью себя, точно сильное недомогание, головокружение, рвотные позывы или женские дела скрутили ее богатырский организм, оставив лишь видимую оболочку.

А самоуверенный и подчас нагловатый Данила странно лебезил и заискивал перед незнакомой ему женщиной, точно добивался от нее… расположения?

Неловкость загустевала между всеми, расцветала черными бархатными розами в углах и между посудой, звенела в раковине за кранами и мусорным ведром. Вот Марина уже и подавилась: ей, самой впечатлительной, кусок в рот не лезет. А подавившись, стряхнула всеобщее оцепенение, первая взглянула в глаза всем по очереди, точно спрашивая о причинах немого конфликта. Чем еще сильнее смутила Лидию

Альбертовну.

Артем уронил ложку. Она зазвенела. Артем полез за ложкой под стол.

Лидия Альбертовна стушевалась еще сильнее. Казалось, струна, в которую превратился Данила, сейчас не выдержит и лопнет. Марина отчаянно пытается запихнуть в себя еще один кусочек бутерброда.

В комнату заглянул отец семейства. Мурад Маратович был отчего-то в берете и произвел на окружающих неизгладимое впечатление.

– Ну, что, молодежь, – начал он, азартно потирая сухими ладошками. -

Чаи гоняем? Возьмете в молодую компанию?

И он весело подмигнул Лидии Альбертовне.

– Что-то мне картошки захотелось. Лидушка, нет ли у тебя картофеля? – Неожиданно для всех он запел песню из репертуара

Валерия Меладзе. "Жить нужно непременно хорошо, выбирая то, что сердцу мило…"

Марина вздрогнула. Артем даже рассмеялся, искренне и звонко. Даниле показалось, что в тот же момент, где-то далеко-далеко, в тридевятом царстве, в это мгновение трижды прокукарекал петух. И потные призраки неловкости, доселе заселявшие кухню, исчезли в форточке.

Растворились в дым.

Нечто похожее испытала и Лидия Альбертовна. Ей вдруг почудилось: она, подтаявшая, как пломбир, Снегурочка и более уже не может напрягаться.

В Чердачинском интеллигентском сообществе Мурад Маратович слыл непревзойденным (превосходить некому) мастером светской беседы. Что и сам он старательно подтверждал при каждом удобном случае. Ибо мурлыкать на нейтральные темы мог бесконечно.

– А Бориса Николаевича-то нашего все ж таки зарубили… – торжественно объявил он сыну и его друзьям, точно они были в курсе тонкостей местной культурной политики. – Представляете?

– Моего отца по жизни много Борисов Николаевичей окружает. – дал некоторые необходимые пояснения Артем, – он их, типа, коллекционирует.

– Понятно-понятно, – смутилась Марина, которая совершенно не представляла себе, как следует вести себя в такой высокодуховной семье. Ей, например, очень хотелось вставить, что она любит поэму

Глеба Шульпякова "Грановского, 4", но не знала, как к этому факту отнесется просвещенное общество.

– Марина, значит, морская… – похотливо осклабился цитаткой Мурад

Маратович, обращаясь непосредственно к гостье.

– Марина – значит живописное полотно морского содержания… – назидательно продолжила Лидия Альбертовна, подцепляя щипцами острый фрагмент колотого сахара.

Марина испугалась еще больше. Для того чтобы прийти в себя, она так аккуратно встала из-за стола, точно он мог рассыпаться от любого, даже самого легкого прикосновения, и буквально упорхнула в ванную.

Это неожиданно раскрепостило присутствующих, все начали ерзать на стульях, греметь посудой, обмениваться ничего не значащими репликами. Артем агрессивно мазал маслом кусок батона, а Данила пытался выкарабкаться из глиняного сосуда собственной неловкости.

Узнала или нет, свербело возле темечка, хотя он уже точно знал, да, узнала, тоже отводит глаза.

Тоже пеленает движениями рук маленькую куколку, вострое веретено нутряного дискомфорта.

На столе неожиданно появилась миска с дымящимся, рассыпчатым картофелем. Мурад Маратович плотоядно задвигал ладошками, зашевелился, принялся накладывать в тарелку мягкие вареные шарики неправильной формы.

– Люблю, знаете ли, простую и грубую пищу, – делился задушевным маститый мастер искусств. – Нет ничего прекраснее простой, деревенской картошки. Вот вы, попробуйте, – обратился он к Даниле, вовлекая его в разговор.