Я кивнул, но не двинулся с места, а спросил:

– Что ты говорил о каком-то долге перед родом? Ты… ты знал моего отца?

Одноглазый оглянулся через левое плечо и чуть заметно кивнул. Вслух же он сказал:

– Все разговоры после ужина. Сегодня у нас готовит Ирин, а она, пожалуй, разозлится, если ее стряпня из-за нас переварится.

Повсюду люди привычно располагались на ночлег. Устроившись в лощине между двух холмов и расставив часовых, мы не боялись нападения. Хотя окрестные сосновые чащи и могли укрывать разбойников, но такой большой караван, по общему мнению, был им не по зубам. В то, что несколько шаек могли объединиться для большой охоты, никто не верил, но Хаскелл все же выставил на ночь посты на гребнях холмов.

Горные ручьи в изобилии давали каравану воду. Хаскелл сам проследил за устройством помойных ям, чтобы никто не загрязнял стоянку. Дрова для костров валялись прямо под ногами, а в лес уже направились несколько добровольных охотников в надежде раздобыть для котлов что-нибудь посвежее и повкуснее обычной солонины. В общем же, каждый устраивался, как умел.

Костер, к которому привел меня Рорк, развели на старом кострище. Пламя плясало в кругу обугленных валунов, а почерневший котел был подвешен к железному треножнику, крепко врытому в землю. В котле булькало и исходило паром какое-то варево. Пахло так, что у меня немедленно заурчало в животе.

На краю освещенного круга Рорк придержал меня за локоть и крикнул:

– Тихо, Кроч, свои!

– Со мной пес, – пояснил он мне. – Он не любит чужих, так что не делай резких движений, пока собака к тебе не привыкнет. – Рейдер присел и хлопнул в ладоши:

– Сюда, Кроч! Познакомься с Лахланом!

На зов из темноты выскочил огромный пес с широкой плоской мордой. В неверном свете костра мне почудилось, что его косматая шкура блеснула серебром. И глаза горели ярким "светом Хаоса" – тут ошибиться было невозможно, а в пасти, несомненно, скрывались внушительные клыки.

Как ни странно, Кроч не стал скалить зубы, а с ходу прыгнул ко мне и закинул огромные лапы на плечи. Я потерял равновесие и тут же оказался на спине, прижатый к земле тяжеленной собакой. Мою щеку оцарапала жесткая щетина, и я чуть не задохнулся от запаха псины.

– Рорк, – пискнул я, – помоги же наконец.

Алебардщик от смеха шлепнулся на землю, схватившись за живот.

– Протяни ему руку, пусть понюхает, – едва выговорил он.

– Кажется, мы уже миновали эту стадию знакомства, – огрызнулся я, пытаясь высвободить из-под себя левую руку, поскольку левую будет не так жалко, если он все-таки решит мной пообедать.

Рорк хлопнул в ладоши, пытаясь отозвать пса, но Крон и ухом не повел. Обнюхав мои щеки, он принялся вылизывать их невероятно мягким языком. По-видимому, я не входил в список его любимых блюд.

Я умудрился почесать пса за ухом и тут же в изумлении обернулся к Рорку:

– У него что, шкура стальная?

– Так оно и есть, – успокаивающе кивнул тот. – В Хаосе и не такое бывает.

Рорк наконец спихнул пса с моего живота, и Кроч смирнехонько растянулся бок о бок со мной, возложив на меня переднюю лапу.

Хозяин удивленно покачал головой:

– У тебя случайно не завалялось в кармане чего-нибудь для него соблазнительного?

– Как же! У меня там бычий окорок!

– Хорошо бы так, – вздохнул алебардщик, вытянув шею и заглядывая в котел. – У нас опять чечевица!

Я выбрался из-под собачьей лапы и поднялся на ноги. Кроч тут же вскочил и прижался сбоку к левой ноге.

– Это называется "не любит чужих"? – я похлопал пса по загривку, доходившему мне чуть ли не до пояса. – Ты что, брал его с собой в Хаос?

Рорк, помешивая похлебку, рассеянно отозвался:

– Ну, Кроч-то бывал там побольше меня. Сам видишь по его глазам и щетине. Однажды в рейде я попал в переделку, а Кроч нашел меня и помог выбраться из Хаоса. С тех пор, вот уже шестнадцать лет, я туда ни ногой.

Он невесело улыбнулся. Я нахмурился:

– Шестнадцать лет? Знаешь, Хамптоны, это наши соседи, держали собак вроде Кроча, так они говорили, что для этой породы десять лет – уже глубокая старость. Значит, Кроч…

– Изменился? – Рорк коротко кивнул. – Что ж, в Хаосе…

– И не такое бывает, – подхватила незаметно подошедшая женщина. В ее черных волосах тут и там мелькали зеленые пряди. На локтях и коленях я заметил костяные шпоры – страшное оружие в рукопашной схватке. "Свет Хаоса" играл по всей радужке ее глаз, но и без того каждый бы догадался, что она немало времени провела в Хаосе, по ее заостренным ушам и прозелени в волосах.

– Рорк, уж не морочишь ли ты парню голову романтическими картинами Хаоса? – строго спросила она. Бросив на меня короткий проницательный взгляд, она укоризненно добавила:

– Помилуй, он же еще ученик, рано ему слушать про Хаос!

– Лахлан – сын Кардье, Ирин, – невозмутимо возразил Рорк. – Хаос у него в крови.

– Так вот он кто? – она подняла брови, и я снова увидел переливы в ее черных глазах. – Наливай себе сам, Лахлан!

Она бросила мне деревянную миску. Я на лету подхватил посудину.

– Спасибо. Меня чаще называют Лок, с вашего позволения…

Я подождал, пока наполнят свои миски Рорк и Ирин, потом положил себе – немного поменьше. Рорк протянул деревянную ложку, и я уселся на землю, держа миску на коленях. Крон тут же растянулся рядом, положив морду мне на ноги.

Чечевичная похлебка, сдобренная кусочками вяленого мяса, пришлась мне по вкусу. Я обернулся к Ирин:

– Еще раз спасибо. Очень вкусно!

Она улыбнулась в ответ, потом, прищурившись, спросила:

– Куда же ты собрался, Лахлан? На битву с Хаосом?

Явная насмешка в ее голосе заставила Рорка нахмуриться, но я, как ни в чем не бывало, объяснил:

– Видишь ли, моя бабушка пожелала, чтоб на балу в честь Медвежьего праздника ее сопровождал один из внуков.

– Ручаюсь, дворцовые балы уже не те, что были при твоем отце и дяде, – заметила Ирин, многозначительно переглянувшись с Рорком.

– Ты, кажется, не раз побывала в Хаосе, – заговорил я, отставив миску с похлебкой подальше от Кроча. – Ты знала моего отца?

– Нет, мы не встречались, но его история известна каждому рейдеру. – Ирин слегка дернула плечом, словно сбрасывая тяжесть, и заговорила уже спокойнее:

– Твой отец повел в рейд "Доблестных Копьеносцев", и никто из них не вернулся из Хаоса. Твоя мать покинула столицу и уехала в отцовский дом. Когда она умерла, ты остался на руках у деда, – вздохнув, она добавила: