Походил по торжищу Пронька, так нужного товару и не нашел, пригорюнился. Уселся под березкой у паперти, задумался. Легкий ветерок гнал белые облака по голубому небу, облака отражались в темной воде реки не успевшими растаять льдинами, пахло старым сеном, навозом и молодой листвой. Вокруг соборной церкви зеленела трава, весело желтели мохнатые цветки мать-и-мачехи, а рядом, под забором, напоминая о морозной зиме, еще чернели съежившиеся от весеннего солнца сугробы. Хороший березозол-апрель выдался, теплый, сухой, такой бы и май-травень – ужо успели бы с севом… если было у кого чего сеять. Ну, хоть травы нарастет на сено – и то хорошо.

Прошка вдруг почувствовал голод и, поглядев на обжорные рядки, сглотнул набежавшую слюну. Торговали, конечно, не как в былые времена – калачами, пирогами, блинами, – нет, нынче все больше жареной да печеной рыбкой, вяленым мяском, сушеными грибами, ягодной – с прошлогодней клюквы – бражкою, но все равно поесть было что. Прохор иногда задумывался: как же это так получается, что по всей святой Руси страшный голод, такой, что люди кору на деревьях едят и сами на себя охотятся? Ну, неурожай, оно понятно – ни полбы, ни гречихи, ни хлебушка. Но что, в реках да озерках рыбы меньше стало? Или зверь лесной да птицы все перемерли? Ну, нет хлеба, так ведь не единым хлебом сыт человек – можно и грибами, и ягодами, и рыбой с дичиной подкрепиться. С чего ж тогда такой голод? Вопрос этот Пронька даже дружку своему, Митьке Умнику, известному грамотею, задал.

Митька аж закашлялся:

– Ну ты и спросил, Проша! Вот скажи-ка, сколько на большом посаде дворов?

– Гм… – Пронька задумался. – Ну, может, около сотни…

– «Около сотни», – передразнил Митька. – Еще двадцать лет назад сто сорок пять было, а сейчас, считай, сотни две.

– Ну, пусть так, – согласился Прохор. – Только я чего-то не пойму – при чем тут голод?

– А при том, Прошенька, что в Москве-то, во Владимире, Курске не сотнями, тысячами дворы считают! Ты прикинь – столько людей! И деревни там не в один двор, земли-то благодатные, народу – тьма. И все житом кормились. А как не стало жита? Рыбу да дичину всю быстро съели. А потом?

Прохор вздохнул:

– Друг за дружку принялись, сыроядцы. Ох, прости, Господи.

Вспомнив приятеля, Пронька встрепенулся. Вот бы к кому и зайти! Уж Митрий-то живо придумает, как с крицами быть. Умный. Правда, прежде чем совет дать, попеняет, мол, привыкай своим умом жить, не все кулаками. Да что тут самому думать – тут и думать нечего. Коли криц на торжище нет, так вернуться домой да обо всем по честности доложить хозяину, мол, так и так, не успел к шомушским. Платон Акимыч, конечно, разорется, угостит тумаками, ну, не то страшно, что побьет, а то, что доверять перестанет, ужо в следующий раз не Прохора, а кого другого по делам важным пошлет. Плохо. Инда, и впрямь к Митьке зайти, посоветоваться? Ох, неохота на малый посад, через речку, перебираться – там же, почитай, все враги, введенские. Ух, сколько их попадало под горячую руку во время боев кулачных, всяко бывало, и так, один на один, и стенка на стенку. Ну, ничего, если и нападет по пути пара-тройка – отбиться легко, вот только бы десяток с кольями не набег. Да не набегут, поди, все ж каждый при деле. Да, надо, надо к Митьке зайти!

Решив так, Прохор повеселел, поднялся на ноги и, весело насвистывая, направился к броду. Широкая Белозерская улица истекала пылью, поднимавшейся из-под неспешно пробирающихся возов. По левую руку шумел большой посад, по правую – высились мощные деревянные стены Богородичной Успенской обители. За стенами поднимались в небо шатры недавно выстроенной пятигнездной звонницы и луковичные купола собора. Впереди блестела река Тихвинка. Красиво было кругом, благостно. Прохор на ходу подумал было, что ведь, наверное, напрямик, вброд-то, сейчас и не перейдешь – разлив… Однако березозол месяц сухим выдался, так что, может, и можно пройти, тем более, говорят, люди недавно ходили. Радостно было Проньке. Чего перед собой таиться? Не так Митьку хотел увидеть, как дальнюю сестрицу его, Василиску. Ох, и красива ж была дева, Прошка допрежь никогда таких красавиц не видывал! Темно-русая коса, сурьмяны брови, ресницы долгие, а в глазах – озерная синь без конца и края! Давно уже запала Василиска в Пронькино сердце, с тех самых пор, как познакомился он с Митькой Умником. А знакомство сие произошло при обстоятельствах грустных, для Прошки, можно сказать, прискорбных. Что и говорить, побили его тогда введенские. Дело так было…

На Масленицу – не в ту, что в этот год, в прошлогоднюю – уговорились подраться. Как всегда – сначала у себя на посаде: Преображенский приход против прихода Флора и Лавра, а уж потом выставились охотники за весь большой посад супротив введенских бобылей, заречных. Сошлись у мостика, на речке – снежок вокруг ровненький, беленький, по обоим берегам толпы людские чернеют, на левом – свои, большепосадские, на правом – враги, введенцы. Сошлись стенка на стенку, как положено – дюжина с дюжиной. Прежде чем в драку лезть, договоры промеж собой подтвердили, чтоб все по-честному, по справедливости – свинчатки, кистени, ножи в рукавах не прятать, по лицу и срамным местам не бить. Выпустили для затравки мальцов – те, как петухи, заходили друг за другом, заругались – о-па! – уже и удары пошли, полетела на снег красная юшка. Это кто ж кого так уделал? Да, кажись, нашего, посадского! А ну, братцы, покажем введенским, где раки зимуют!

Сошлись…

Как бежали друг к дружке – ругались, а затем тихо стало, лишь слышалось злое сопение да ухающие удары: н-на, н-на, н-на!

Дрались истово, покамест, попервости, покуда никто из драки не выбыл, каждый себе соперника отыскал – с ним и метелился. Прошке здоровенный парень достался – кулаки с голову, борода лопатой, носище здоровенный, красный. Прохор сразу не бил, прощупывал… Вот чуть отклонился… Вж-жик! Кулак соперника пролетел мимо носа, а второй тут же ударил в грудь! Пронька того удара ждал, уклонился, но так, чтоб не очень заметно было, закашлялся, видя, как вновь замахивается обрадованный соперник. Тут уж ждать не стал, ка-ак двинул в грудину – носатый так и полетел в сугроб! Правда, сразу вскочил на ноги и, злобно выругавшись, снова бросился в схватку. Тем временем Пронька чуть отдышался, осмотрелся – что-то не везло сегодня посадским, трое уже валялись в снегу, а введенских – лишь двое.

– А ну, робятушки, постоим за Большой посад! – С этаким криком Прохор метнулся в самую гущу драки, с ходу отоваривая одного, другого, третьего… На его пути вновь возник прежний враг – носатый, – ухмыляясь, с размаху нанес удар… Прохор принял его в кулаки и, наклонив голову, боднул соперника в грудь, с удовольствием глядя, как тот ошарашенно захлопал глазами. И тут же зазвенело в левом ухе! А не надо было отвлекаться. Прохор разъяренно развернулся, увидев, как дернулся от него в сторону высокий цыганистый парень. Интересно, кто это? Что-то раньше его Пронька не видел. Видать, из новых введенских служек-приказчиков, а то и целовальник. Все может быть, бывает, и богатые купчины не прочь помахать кулаками, разогнать кровь. Хэк! Снова поднялся носатый… Ага, и цыганистый подкрался сзади… Ну-ну, ухари, давайте. Посмотрим еще, как тут у вас выгорит – двое на одного.