Со всех сторон раздавались удары, кто-то стонал, кто-то, опустившись на колени в снег, харкал кровью. Сосредоточив все свое внимание на непосредственных соперниках, Прохор следил за общим ходом схватки лишь краем глаза. Отвлекся, приняв на грудь мощный удар носатого, устоял на ногах, врезал и тут же развернулся, перехватив удар «цыгана». Ухватил, дернул за руку, крутанул – парень взвыл, люто, как волк, из разжавшейся ладони его что-то выпало в снег. Свинчатка! Ах ты гад!

Прошка не нарушил правила, просто, не выпуская врага, нанес ему несколько сильных ударов в грудь и живот. Цыганистый скрючился, застонал, и Прохор брезгливо откинул его в сторону. А носатый так и не встал! Видать, хорошо отоварил его посадский молотобоец!

Пронька и не заметил, как закончилась схватка. Закончилась победой посадских, хотя и введенские держались достойно. Только вот таких сук, как этот «цыган», зря в свою ораву взяли!

Прохор так и заявил введенскому главарю, как стали расходиться. Главарь – молодой угрюмый мужик из пашенных крестьян – лишь покачал головой да буркнул, мол, не знаю никакой свинчатки, за руку не пойман – не вор. Но пообещал разобраться. Прошка махнул рукой да вместе со своими пошел на посад, там и разошлись, у Знаменской деревянной церквушки. Кто куда пошел – кто по домам, кто в кабак, а Прохор – на постоялый двор завернул, кваску попить, больно уж квасок тамошний нравился – зело вкусен. Попил не заходя – на улице продавал служка, – вытер рукавом губы да направился не торопясь к себе, на Береговую. Свернул в подворотину – путь срезать, – там-то его и отоварили колом по башке. Очнулся в снегу – спине холодно, в глазах круги зеленые, рядом какие-то ребята суетятся, охают. Присмотрелся – парень с девкой, примерно его, Прошкиного, возраста.

– Ой, очнулся! Встать можешь? Может, к нам, в Иссад? Сейчас подвода пойдет.

– Не, робя. – Прохор через силу улыбнулся. – Я уж лучше домой. А за заботу – благодарствую.

Встал… Да тут же и повалился бы снова, коли б новые знакомцы не подхватили. Спасибо, довели до усадьбы, иначе так бы и сгинул, замерз бы ночью, место-то малолюдное. Вот огрели так огрели, собачьи дети. Интересно кто? Цыганистый или носатый? Так и не дознался Пронька. Оклемался скоро, сразу и пошел на введенскую сторону, с визитом – купил на «полпирога» сладостей, спросил у первого попавшегося, где изба бобыля Митьки, сына Терентьева, – показали, нашел. Ну и изба! Курная избенка! Черная, замшелая, в сугробе – внутри свету белого не видать, угарно, да еще и корова тут же, от морозов со двора заведена. Бедно! Ну, так ведь и сам Прошка не из богачей. Митька ему обрадовался, а уж девка – оказалось, сестра, правда, не родная, дальняя, Василиской звали – засуетилась у печки со щами, поставила на стол миску – кушай, гостюшка дорогой!

Пронька не стал отказываться – голоден был. Опростал миску в одну харю и не заметил, да и не наелся – не больно-то насытишься щами пустыми. Потом, правда, сконфузился, да, вспомнив, высыпал из котомки гостинцы – мед в сотах, сладкий жмых да морошку-ягоду, в лопуховых кореньях сваренную. Василиска попробовала.

– Вкусно!

Поболтали о том о сем. Митька грамотен оказался, много чего интересного рассказывал про святых старцев, да про древних князей, да про страны разные. Ну, грамотеи – то для Тихвина не невидаль.

– Вам бы на Расею податься. В Москву, во Владимир, в Суздаль, – оглядев избенку, покачал головой гость. – Там, слыхивал, грамотных людей мало.

– Ага, в Москву. – Василиска тихонько засмеялась. – Оттуда ж, наоборот, все бегут – неурожай страшный, говорят, голод будет.

Как вышли во двор прощаться, глянул Прошка на девку и понял – пропал. С тех пор частенько захаживал на Введенскую сторону. Правда, лихих людей пасся – до темноты не засиживался, девка девкой, а своя голова дорога тоже.

А бродок-то затоплен оказался. Хорошо, лодочник знакомый попался, на ту сторону перевез, к тоне введенской, к Иссаду. Поблагодарив лодочника, перекрестился Пронька на Введенскую церквушку, поклонился проходившим мимо монахиням да направился к знакомой избенке, где жили друзья – Митька Умник да Василиска, девушка с сияющими синью глазами. Вон, от дороги, первая изба – квасника Филофея, за ним – Василия Третье Око, тот из пашенных, а уж за его домом как раз и Митькина оградка притулилась… Что такое? Что-то много людей на дворе – введенские служки в темных кафтанах, стрельцы, даже седобородый старец с Большой Богородичной обители, помощник самого настоятеля – архимандрита – по судейским делам! Однако это что ж такое делается-то, а?

– А, ничего особенного, – охотно пояснил пробегавший мимо сопленосый мальчишка. – Пришли поутру к Митьке Умнику коровенку забрать за недоимки, а он служек возьми да и угости поленом, так-то!

– Что, насмерть угостил? – не поверил Прохор. – Это Митька-то?

– Насмерть не насмерть, а угостил. Они, служки-то, говорят, сестрицу его домогались.

– Ах, вон оно что… – Пронька насупился. – Что за служки?

– Да не знаю я, пусти, паря, – заканючил малец. – Служки как служки. Один – чернявый такой, противный, на цыгана похож.

Вырвавшись наконец, мальчишка умчался, а Прохор, задумчиво уставившись на суетившихся у Митькиного двора людей, вдруг понял, что самого главного-то и не спросил: а где же, собственно, Митька с сестрой?

Делать нечего, подошел ближе, хоть и не любил монастырских – да кто их на посаде любил? Одно дело – чернецы-монахи, другое – настоятель и прочая братия: алчны, сребролюбивы, мстительны. Монастырь, как паук, все земли под себя подмял, всякий посадский человек ему должен!

– Чего уставился, паря? – Стрелец – худой длинный мужичонка в темном кафтане, с бердышом и саблей – неодобрительно посмотрел на Проньку.

– Любопытствую, дядько! – широко улыбнулся тот. – Грят, убивство тут было! Введенских служек живота лишили. Так им и надо, введенцам!

Стрелец усмехнулся уже куда более благосклонно, ну как же, введенские бобыли завсегда посадским конкурентами были.

– Не убили, а побили крепко. И не служек, а одного служку, другой страхом отделался.

– Во как! – Пронька покачал головой. – И что ж теперича тем ворам, кто бил, будет? Неужель казнят?

– Не, не казнят. – Стрелец задумчиво поковырял в носу. – Батогом побьют да ноздри вырвать могут – всего-то делов. Правда, если поймают.

– Если поймают? – Пронька почувствовал, как бешено заколотилось сердце. – Так они, что же, сбегли?

– А ты думал! – глухо расхохотался воин. – Станут правеж дожидаться? Жди! Руки в ноги – и бежать. Ищи их, свищи. Хотя далеко не убегут – ужо разошлют по монастырским селам да тоням бирючей. Куда беглецам податься? Придут куда – тут же их и схватят. А схватят обязательно. Тут дело не в том, что служку отоварили, а в том, что от тягла сбегли!

– А ежели они в свейскую землю рванут? – допытывал словоохотливого стрельца Прохор. – Тогда тоже поймают?

– До свейской земли еще добраться надоть! Путь-то неблизок, только богатому человеку под силу. А эти что? – Стрелец с презрением кивнул на избенку. – Голь да шмоль сиволапотная! Не, такие к свеям не побегут.