– Сделаем, Андрей Антоныч!

И пошел старпом наш в море.

А мы с замом опять остались на берегу.

Как только Андрей Антоныч вышел в море на трое суток, так мне немедленно позвонили из дивизии и сказали, что я должен выделить десять человек с совковыми лопатами в поселок для разгребания груды щебня.

– Сколько человек? – спросил я на всякий случай, потому что мне показалось, что я ослышался.

– Десять человек со старшим!

– Так это уже одиннадцать?

– Что вам неясно? – начал деревенеть дежурный по дивизии. Но со мной этот номер не пройдет. Я недавно получил очередное воинское звание – капитан третьего ранга, и больше я ничего тут получать не буду. Так что я дежурному по дивизии ответил:

– Товарищ капитан первого ранга! У меня на корабле только вахта, старпом – в море с КБРом, то есть людей у меня уже года три как нет.

– Что вам неясно?

– Неясно, как я буду выполнять приказание выделить десять человек и одного старшего!

– Нет людей, выделите себя!

– Но я стою дежурным по кораблю. Прикажете оставить дежурство?

– Я вас снимаю с дежурства по кораблю! – раздался крик.

– Есть! – ответил я очень спокойно. Мы это почти каждый день проходим.

– А теперь, – все тот же крик, – берите на плечо лопату и следуйте в поселок!

– Есть взять на плечо лопату! – ответил я, после чего я сдал вахту помощнику и отправился в поселок.

Лопату, я, конечно же, прихватил с собой, положив ее на плечо, как мне и рекомендовал дежурный по дивизии. Но прежде чем отправляться на задание, я сделал запись в черновом вахтенном журнале, что, мол, такого-то числа во столько-то был снят с дежурства из-за того-то и того-то, после чего по приказанию дежурного по дивизии, выслушанного мной в присутствии помощника, дежурного мичмана такого-то и вахтенного центрального поста матроса этакого, взял на плечо лопату, как и было мне предписано, и отправился туда, куда и было указано.

Вот такая милая запись. Заму я доложил, конечно, чтоб потом не было вокруг тут рук плесканья.

Через десять минут я уже шел в поселок. Лопата – на плече. Капитан третьего ранга и лопата – запоминающееся зрелище. Все встречные только на меня и смотрят. Знакомые останавливаются и расспрашивают, а я им подробно объясняю, что иду разгребать щебень.

Так я шел километра полтора.

Перед самым поселком рядом со мной, завизжав, останавливается «Волга», и из нее выглядывает начальник штаба флотилии и контр-адмирал.

Я, переложив лопату на левое плечо, отдаю честь.

– Подойдите сюда! – говорит он.

Я подхожу и представляюсь.

– Почему вы с лопатой на плече?

Я объясняю, что снят с вахты дежурным по дивизии, после чего им же мне было приказано взять на плечо лопату и следовать в поселок, где мне предстояло разгребать щебень до обеда, а после обеда я должен идти и снова готовиться к заступлению на вахту.

– Вы надо мной здесь издеваетесь или же над службой? – строго спросил меня адмирал, после чего вместе с лопатой я был усажен в машину, которая завезла меня на гауптвахту.

В конце дня меня освободил Витька-штурман, вечный дежурный по гарнизону.

– Марш на корабль! – сказал он мне. – Распустились тут совершенно без меня! Бросили корабль неизвестно на кого! Молчать – в пи… торчать! Ишь чего придумали!

После этого я вернулся на корабль и опять заступил дежурным.

Через полчаса после заступления позвонил дежурный по дивизии.

– Выделить десять человек с лопатами в поселок на разгребание щебня! – услышал я от него, после чего я повернулся к помощнику дежурного и сказал:

– А где наша лопата?

Эх, Русь, Русь! Встанешь поутру и выйдешь, потягиваясь, в поле. А там уже и косить пора – и пошел, пошел, плечом, плечом – раззудись, удаль молодецкая.

А тут и татары показались, далеко еще, но скоро налетят, изрубят, и бросает косарь свою косу, берется он за меч-молодец.

Ему бы в лес бежать со всех ног, а он за меч хватается. Татары-то стрелой сильны – издалека достанут.

Много воды утекло с тех пор, а только на Руси всегда так было: выходил в чистое поле только один человек, и этот человек и был тот самый воин.

Никого рядом с ним отродясь не случалось.

И бился он за свою страну, стране той совершенно неведомый. А если и падал он на землю сырую, то земля та быстро прибирала его кости белые – будто и не было его вовсе.

А мне нравится ящик – свежие досочки, одна в одну, и пахнет хорошо. Он хорош как конечный продукт нашей цивилизации. Только не тогда, когда он в центральный пост влетает, потому что наверху его неправильно перевязали шкертом, стали опускать в люк, а он и вырвался.

В него, в этот ящик, обычно съестное какое-нибудь кладут. При погрузке продуктов.

У меня был матрос Патрикеев Дмитрий, который никак не мог пройти мимо того, что, по его мнению, лежит слишком плохо.

Каждый день что-то притаскивал. Особенно он электронные платы любил, потому что они красивые. Смотрел он на них как завороженный. И улыбка по его лицу бродила. Радовался он таким образом этим всплескам человеческого гения, воплощенным в такую красоту – там же все диодики и триодики цветными были – что твоя карамель.

Ну а ящики во время погрузки продуктов он затаскивал к нам в пост регулярно.

При погрузке же ящики движутся потоком, как живые. На всех палубах расставлены люди, они и передают их друг другу до самой провизионки, что в трюме третьего отсека помещается. А мой пост напротив лестницы.

И как только кто-то отвернется, так Патрикеев ящик и стибрит.

Открывается дверь поста, и в него сейчас же влезает ящик, а потом – счастливый матрос Дима.

– Что это? – говорю я ему строго, указывая на ящик.

У Димы на лице блаженство, и он мне:

– Тащ-щ ка! Ну чего вы, в самом деле? Ну, простокваша там, наверное. Вы же любите простоквашу!

– Дима!

– А мы возьмем только две баночки, а остальное – назад заколотим!

– Патрикеев!

– Вот вы опять – «воровство, воровство»! А в автономке же нет аппетита! И все зря только выбросят! А мы ее сейчас съедим. А в автономке не будем! Все равно же все наше! А тут – свеженькое! Я сам ее заварю. Вот увидите, будет вкусно!

– Матрос Патрикеев! Вам ваш начальник что говорит?

– Ну знаю, нехорошо воровать! Но, тащ ка, вдумайтесь – это же наше!