По его идее, механизм истерии связан с детской сексуальной травмой при вытеснении в область бессознательного воспоминания о ней. Надо «направить внимание пациента, ведя его от этого симптома к обстановке, в которой и посредством которой он возник… После того как травмирующая обстановка воспроизведена, мы переходим к исправлению первоначальной психической реакции и, таким образом, к устранению симптома».

По словам Г.К. Уэллса: «Фрейд притязал на большой успех этой аналитической и терапевтической процедуры. В ряде статей он возвестил наступление совершенно новой эпохи в исследовании и лечении истерии. Он с негодованием отвергал часто повторяющиеся обвинения, что он навязывает свои построения пациентам....

З. Фрейд и В. Флисс

Фрейд заполнял страницы за страницами аргументами в защиту реальности своих конструкций, связанных с детской сексуальностью. Оскорбления, которыми его поносили за его теории, заполнили бы тома. Как газеты, так и специальные журналы присоединились к всеобщему осуждению того, что они считали “чудовищными” взглядами на детство…

В обстановке всеобщей вражды Фрейд в течение нескольких лет продолжал проповедовать свои открытия как великое откровение».

Такое упорство в отстаивании своей теории заслуживает уважения. Но есть в этом и неприятный оттенок веры в свою непогрешимость, отсутствие умения отвлечься от личных пристрастий ради поисков истины в разных направлениях, а не только идя по намеченной дорожке.

Немногие временные успехи нового метода обернулись полным фиаско. Позже Фрейд написал в автобиографии: «Под давлением технической процедуры, которой я пользовался в то время, большинство моих пациентов воспроизводили из своего детства сцены, в которых они оказывались сексуально развращёнными кем-нибудь из взрослых… Я верил этим рассказам и вследствие этого предположил, что раскрыл корни последующего невроза в этих переживаниях полового совращения в детстве… Однако, когда я вынужден был признать, что эти сцены совращения никогда не имели места и что они представляли собой лишь выдумки, созданные моими пациентами, или фантазии, может быть навязанные мною самим, я в течение некоторого времени был совершенно растерян».

И хотя крах своей теории он пережил в 1897 году, прошло восемь лет, прежде чем он в этом публично признался. Лишь своему другу Вильгельму Флиссу в письме от 21 сентября 1897 года сообщил: «Я больше не верю в мою невротику». От его услуг отказалось много пациентов, ожидаемого успеха не было, а немногие случаи излечения можно было объяснить «обычными способами».

И неожиданное признание: «Любопытно, что я ничуть не чувствую себя несчастным, хотя обстоятельства, казалось бы, требуют этого… но, между нами говоря, у меня чувство скорее победы, чем поражения, которого не должно бы быть».

Он старался убедить себя, что ничего страшного не произошло. В других письмах тому же адресату сообщил: «После краткого промежутка хорошего настроения у меня теперь припадки уныния. Главный пациент, которым я занят, – я сам». «Некоторые печальные тайны жизни выслежены до первых корней… Есть дни, когда я брожу подавленный, потому что ничего не понял из сновидений, фантазий или настроений дня, и есть другие дни, когда вспышка молнии вносит связь в картину и то, что было прежде, раскрывается как приготовление к настоящему». «Под влиянием анализа моё сердечное беспокойство теперь часто заменяется беспокойством желудочным».

Анализируя свои сновидения, он пришёл к выводу, что маленьким ребёнком испытал сексуальную любовь к матери, которую иногда видел раздетой, ревность к отцу и новорожденной сестре, которой желал смерти. Всё это вызывало у него чувство вины, в особенности когда сестра умерла.

В своих прежних переживаниях он стал находить много мерзкого, написав Вильгельму Флиссу: «Грубо говоря, подобное воспоминание воняет так же, как может вонять настоящий предмет; и точно так же, как мы отворачиваем наш орган чувств – голову и нос – с омерзением, так наше пред-сознательное и сознательное отворачивается от воспоминания. Это есть вытеснение». И ещё: «Мне трудно рассказать тебе, сколько вещей я – новый Мидас – обратил в грязь. Это вполне гармонизирует с теорией внутреннего зловония».

Согласно легенде, царь Мидас, чтобы насытить свою жажду богатства, просил бога Диониса, чтобы всё, к чему он прикоснётся, превращалось в золото. Но так происходило и с пищей; Мидас едва не умер с голода и вскоре отказался от этого дара.

Занимаясь самоанализом, Фрейд в потёмках своей души выискивал зловонные уголки, вычищая их и перенося на свет сознания. Такая процедура, на мой взгляд, может принести самоудовлетворение, не более того. Тут всё зависит от склада личности. Один, осознав такие мерзости, придёт в ужас и возненавидит себя. Другой испытает удовлетворение от своей проницательности и откровенности. Подобный тип личности был, по-видимому, у Фрейда, и ему этот метод помог.

… Недоброй памяти Никита Хрущёв когда-то припомнил поговорку: «своё дерьмо малиной пахнет» (к нему это имело прямое отношение, хотя он так сказал не о себе). Вот и Зигмунд Фрейд без брезгливости, как положено врачу, препарировал свои реальные или воображаемые мерзости детских переживаний. И наконец-то, как ему показалось, наткнулся на «золотую жилу» (тут уже прямая аналогия с Мидасом):

«Только одна идея общезначимой ценности встретилась мне, – я обнаружил любовь к матери и ревность к отцу также и в моём собственном случае и теперь уверен, что это – всеобщий феномен раннего детства… Если положение таково, то захватывающая власть Царя Эдипа (имеется в виду трагедия

Софокла. – Р.Б.), несмотря на все рациональные возражения против неумолимой судьбы, которая постулируется в этом изложении, становится понятной… Греческий миф показывает могучую силу, которую каждый узнаёт, потому что он чувствует её следы в себе самом. Каждый представитель аудитории был когда-то в фантазии зачаточным Эдипом, и исполнение этой мечты, разыгранной в действительности, заставляет любого в ужасе отшатнуться, с полной мерой вытеснения, которая отдаляет его детское состояние от настоящего».

Столь изощрённое, если не сказать извращённое толкование трагедии позволило ему личные переживания представить как всечеловеческие, типа первородного греха. Этим он снимал с себя ответственность за свои действительные или мнимые детские сексуальные страсти.

Ему требовалось избавиться от моральной травмы. Такой была его подсознательная установка. Избавлением стала придуманная им система психоанализа и Эдипов комплекс. Возможно, в этом одна из причин устойчивой веры Фрейда в истинность его теории.

И у психологов есть особенности психики, включая неврозы, фобии, бессознательные установки. Интеллект у них не подобен «разумной машине», а тесно связан с эмоциональной сферой, структурой личности. Эта доля субъективности может быть существенной, как у Фрейда, и незначительной, как, например, у И.П. Павлова, который полагался на эксперименты, а не на гипотезы.