не любить? — ответила девочка. — Я не забыла, что ты спас мне жизнь! Отец хочет, чтобы я была твоей женой. За что же я буду тебя не любить?

— Это все не то. Крепко ли ты меня любишь?

— Я люблю отца и мать. А тебя я очень мало знаю. Было бы даже очень стыдно, если бы я стала вдруг крепко любить мальчика, который мне даже не родной.

— Но ты бы не хотела, чтобы кто-нибудь другой был твоим женихом?

Необула подумала и сказала:

— Если говорить честно, то, пожалуй, хотела бы. Мне бы больше нравилось, чтобы мой жених имел не только знатного отца, но и мать из знатного рода. И чтобы подруги не попрекали меня, что у меня свекровь — рабыня. Но раз отец предназначил меня тебе, я не смею спорить. К тому же ты красив и, как говорят, угоден богам, умеешь сочинять и петь гимны, храбр и мужествен. Отец сказал мне: «Скажи об этом тем, кто будет тебя попрекать будущей свекровью».

С тяжелым сердцем уходил Архилох с этого свидания. Ему было ясно: его любовь не находила ответа. Необуле он не нравился; в поэзии и музыке она ничего не понимала. Она стала его невестой только из чувства долга, потому, что он спас ей жизнь, и потому, что этого хотел ее отец.

Архилох не находил себе места. В грустных стихах он вспоминал пережитое и рассказывал о своей печали. Единственным утешением были его молодые друзья — Перикл, Фалант и Эсимид, с которыми он заключил «союз дружбы». Юноши поклялись в верности до гроба, говорили, что никогда не предадут друг друга.

Еще большее утешение, чем дружба, приносили Архилоху поэзия и музыка. Он сочинял серьезные и шуточные песни, обращенные к товарищам, и вместе с товарищами распевал их на пирах. Эти песни были написаны новым, необычным размером.

До этого времени серьезные и поучительные поэмы, как, например, поэмы Гомера и Гесиода, писались эпическим размером, который называется гекзаметром.

Каждый такой стих состоит из шести дактилей, а каждый дактиль — из одного долгого и двух кратких слогов; это приблизительно то же самое, что у нас один слог с ударением, а два без ударения, как в слове «мельница».

Только в последнем дактиле последнего слова не хватает:

Муза, ска/жи мне о/том много/опытном/муже, ко/торый Странствовал/много, с тех/пор как тро/янцев твер/дыню раз/рушил.

Эти стихи писались на торжественном языке; многие слова и выражения, употреблявшиеся поэтами, не встречались в обыкновенной живой речи и часто даже не были понятны простым людям. Они пелись под аккомпанемент лиры. Такое пение создавало праздничное, возвышенное настроение.

Народные песни, как, например, те, которые пели переодетые юноши во время веселых праздников, исполнялись другим размером — ямбическим. Каждый такой стих состоит из нескольких ямбов, а каждый ямб — из одного краткого и одного долгого слога (один слог неударяемый, другой — ударяемый), например:

Живей/хозя/ин, не/уйдем/с пустым/мешком: Мы дом/слома/ем, вы/бьем дверь/и у/несем С собой/твою/весе/лую/хозя/юшку!

Еще до Архилоха появилось стихотворение, в котором высмеивалась высокая поэзия Гомера. Оно называлось «Маргит» и описывало похождения не героя древности, а дурачка, который

Многим учился наукам, но плохо всему научился, — Точно как в басне лисица, которая множество знает Уловок разных. Еж — одну, да хорошо!

Здесь первые два стиха написаны гекзаметром, а третий — ямбом. И так во всей поэме: гекзаметры перемешивались с ямбами. Например, эта песня начиналась, как у Гомера, торжественными гекзаметрами:

Как-то пришел в Колофон старик, богоравный сказитель, Муз Геликона слуга, любимец стрелка Аполлона.

Но затем следовал веселый ямб:

В своих руках он музу звонкую принес.

По этому же образцу писал и Архилох: даже в серьезных стихах у него постоянно перемешиваются дактили с ямбами, длинные стихи — с короткими. Он не писал высоким старинным слогом, он писал простым языком, на котором все говорили дома, на улице и на рынке. Поэтому его песни были всем понятны, всех волновали. Не все части его стихотворений пелись — он то пел, то говорил их под аккомпанемент флейты.

В своих песнях он дружески высмеивал недостатки приятелей — он смеялся над обжорством Перикла, над легковерием Эсимида.

Особенно веселой и задорной была песенка про знатную паросскую даму Состену. Эту песню Архилох спел своему товарищу Харилаю. Состена была большой щеголихой: она носила длинное платье, шлейф которого волочился по земле, золотые пряжки, булавки и застежки. Лицо она красила, брови чернила. Но наилучшим ее украшением были длинные, красиво завитые черные волосы, ниспадавшие локонами на плечи и спину. Она была очень жестокой госпожой и за малейшую провинность избивала своих рабов. Однажды она беспощадно избила свою рабыню за то, что та нечаянно поцарапала ее брошкой. Обозленная рабыня в отместку рассказала рабыне Архилоха, что волосы у ее госпожи не свои, а искусственные, что она носит прекрасно сделанный парик.

Архилох придумал такую забаву: на перила моста, по которому должна была проходить праздничная процессия, сел его товарищ с удочкой. Он делал вид, будто ловит рыбу. Но этот товарищ должен был, когда пройдет Состена, как будто нечаянно зацепить крючком удочки за ее волосы. Песенка Архилоха с задорным мотивом начиналась так:

Эрасмонов сын, Харилай мой!