Подружился с Димкой из нашей группы. У него мускулатура, как у Тарзана. Качается штангой. Полощет нос солью. Говорит, что в детстве был очень хилым. Иногда подрабатывает тем, что достаёт на спор задницей потолок в узком коридоре общежития.

Сошлись на том, что оба любим пофилософствовать.

Всё в порядке, мои дорогие.

Дождь всё также стучит мне в окно,

И его косолапые ливни

Нашептали мне это письмо.

Разве мало на свете печалей?

Разве мало их было у вас?

Что ещё бы вы мне рассказали?

Что ещё бы спросить мне у вас?

О себе и писать-то противно.

Я всё так же здоров и умён.

Поглощаю в обед витамины,

Зубы чищу всегда перед сном.

А у вас как? Всё так же тоскливо?

Тяжело и вставать, и уснуть?

И купаться опять без отлива?

И смотреть кинескопную муть?

«Старичочки» мои золотые,

Я-то думал, что всем помогу.

Я ведь думал, что всех осчастливлю.

А выходит – я лгу, просто лгу.

Ну да ладно, всего не распишешь.

До свиданья, знакомым «привiт».

Помогай им, сестрёнушка. Слышишь?

Всех целую. Ваш сын, Леонид.

Глаза, как у коровы…

Седые кудрева…

Так организм здоровый…

Вот разве голова?..

В голове муравейник: раньше науки разделялись. Понятно было, где математика, где физика, где химия.

Углубляясь-расширяясь в своих познаниях, я не мог понять умнею я или глупею.

Химия, внедряясь в электронные оболочки атомов, превращалась в физику; физика, заполучив теорию относительности, вместе с пространством принимала облик геометрии-математики, которая симметрией, экспериментами теории вероятностей, выводом законов сохранения, опять становилась физикой, уже неотличимой (со своими квантами, элементарными частицами и причастностью к космологии) от философии.

Непонятно было, где кончается физика и химия и начинается биология. Где кончается биология и начинается история.

* * *

Кто пуст, тому в толпе привольно:

С толпы по слову – мозги полны.

* * *

В познании горе? Счастье в неведеньи?

Угрюмым кажется нам мир,

когда простейшее явленье

Доводит нас до утомленья.

* * *

Друзья, скажу вам кратко я:

«Кто травит речи сладкие

И рвёт слонов в словесной муке,

На деле убивает муху».

* * *

Великий Гейне, хворост строф

Подкинь мне. (Полных тайной грусти).

Я из него нажгу костров,

И ангел в рай меня пропустит.

* * *

Бойтесь, бойтесь скуки:

Тихонькая жуть

Соблазняет, сука,

Заживоуснуть.

Старик «вылетел» со второго курса и скрылся в извилинах Дальнего Востока. Коля дотянул до четвёртого. Толик и я пока задержались.

Надя сказала, что если бы я не был «такой хороший парень», то не дала бы себя целовать, и уж тем более в обнажённые груди.

Когда же разговаривая шли по лестнице в общежитии, я сказал (по поводу покупки шпаргалок), что жалко выбрасывать деньги на такую ерунду. Она в ответ засмеялась:

– Ну ты прямо как жид. Терпеть-ненавижу.

Я остановился и спросил:

– Что?

Надя встрепенулась и покраснела:

– Ой, извини. Я забыла. У моей сестры муж – полуеврей, и ничего – хороший человек.

Выявил ещё два своих недостатка: если не выучу по нотам, то часто неправильно пою мелодию, а когда кушаю – из носа течёт (короткое замыкание что ли в голове между слюнявым и сопливым нервами?). Оба Надя мне подметила: «Ой, ты же фальшивишь». Ив тот же день: «Ты всегда шмыгаешь носом, когда кушаешь».

Сегодня Джон приходил. Он учится тоже в Ленинграде. Потом Надя мне сказала, что Джон «шикарный парень».

А про Вову она заметила, что «он ей очень, ну просто очень, нравится». Интересно, к какой категории он относится: сексапильной, хорошей или шикарной.

Оказалось, что Вова – «симпатичный парень». Итак, я теперь знаю такие градации мужских достоинств: сексапильный мужик, хороший парень, шикарный парень, симпатичный парень и хороший человекоеврей.

* * *

Обожди, я тебе отомщу.

Научусь только вот не любить.

Научусь только вот не жить

И мученья в пустяк превращу.

Я пойду пожалуюсь морю.

Причешу его серую гриву.

Нагрублю животу его с горя.

Нахлестаюсь прибоя-пива.

А потом забалдевшийи синий,

Под ракушечий хруст кудрявый,

Буду хлопать по спинам дельфинов,

Буду в солнце глядеть, шалаву.

* * *

Когда осенний небосвод

Устало чертят листьев длани,

Душа взволнованно бредёт

По улочкам воспоминаний.

За поворотом дом мой, кров.

В нём грусти, и веселья даты.

На клумбе с надписью «Любовь»

Прочту всех глупостей цитаты.

Брожу по лужам простоты,

По кирпичам непониманий.

Вот бочка: в ней мои мечты.

Открыл – и поминай как звали.

Когда очнусь, – облезлый клён

Кивает в такт дождю и веку.

Как будто понял странный «сон»

И всё прощает человеку.

* * *

Не всё ли равно вам? Из праха ведь вы.

Сегодня вы живы, а завтра – увы.

Сегодня вас греют любовью и лаской,

А завтра убьют равнодушия маской.

* * *

Сбывается пророчество:

Стучат, стучат колёса,

Я еду в одиночество,

И жизнь мою заносит

Останками несбывшихся надежд

и упований,

Обломками разбившихся каравелл

мечтаний.

Перешёл в другую комнату. Теперь нас три с половиной еврея: я, Люсик, Илья и колоритный Саша, то ли узбекский еврей, то ли еврейский узбек из Бухары, который если чему-нибудь удивляется, то говорит гортанно:

– Э!.. – и надолго замолкает.

Люсик и Илья из одного местечка. Люсик рассказывает, что в детстве не говорил на русском – только на идиш и на украинском. Он не любит евреефобов, но и сам не евреефил, посему часто предупреждает меня: