– Ей еще и пятидесяти нет, но Вен и Эдди были женаты целую вечность, – сказал Фрэнк. – Поженились почти детьми, когда им еще голосовать и покупать спиртное было нельзя. Как в песне Чака Берри, про свадьбу двух подростков. Обычно молодежи надолго не хватает, но это не про них.

Позже Тим познакомился с Сироткой Энни, бездомной, что почти каждую ночь спала на надувном матрасе в проулке между полицейским участком и «Тысячей мелочей». В поле за железнодорожным депо у нее была палатка, и в дождливые ночи она перебиралась туда.

– Звать ее Энни Леду, – сказал Билл Уиклоу, отвечая на вопрос Тима. Билл был самым старшим из помощников шерифа, работал на полставки и, похоже, лично знал всех жителей Дюпрея. – Обосновалась в этом проулке сто лет назад. Почему-то он ей больше по душе, чем палатка.

– А что она делает, когда наступают холода? – спросил Тим.

– Уезжает в Йемасси. Ронни Гибсон обычно ее отвозит – они вроде как дальние родственницы. Там есть ночлежка для бездомных. Энни говорит, что ночует в этом месте только в случае крайней нужды – мол, не хочет спать среди психов. На это я ей отвечаю: кто бы говорил, подруга!

Тим каждую ночь проходил мимо ее логова в проулке, а однажды после смены на складе заглянул и в палатку – просто из любопытства. На бамбуковых жердях у входа висели три флага: звезды с широкими полосами, звезды с узкими полосами и один, которого Тим раньше не видел.

– Это флаг Гвианы. Нашла его на помойке возле «Зоунис». Симпатичный, да?

Энни сидела на раскладном стуле, накрытом куском прозрачного полиэтилена, и вязала длиннющий шарф – такой мог бы подойти какому-нибудь великану из книжек Джорджа Мартина. Вообще-то она была дружелюбной (ни намека на то, что давний коллега Тима называл «параноидным психозом бомжа»), любила слушать ночные ток-шоу по радио и порой несла околесицу про летающие тарелки, приходящих[4] и одержимых дьяволом.

Как-то ночью Тим застал ее в проулке за прослушиванием радио и спросил, почему она не спит в палатке за депо – палатка-то вроде отличная. Энни посмотрела на него как на сумасшедшего и ответила:

– Здесь у меня полиция под боком. А что там за депо, вы хоть знаете, мистер Джей?

– Леса?

– Леса и болота. Целые мили валежника да трясин – аж до самой Джорджии. Тьма всякой живности! И людей плохих тоже хватает. Когда с неба льет, я себя уговариваю: мол, никто из лесу не выйдет в такую погоду. Но спится там все равно не очень. Нож-то у меня под рукой, да что от него толку, если в палатку забредет какая-нибудь болотная крыса?

Худая до истощения, Энни жадно набрасывалась на маленькие гостинцы, которые Тим приносил ей из закусочной перед сменой на складе – вареный арахис или шкварки «Макс крэклинс», пирожные с маршмэллоу, вишневые корзиночки. Однажды он подарил ей банку маринованных огурчиков «Уиклз»: Энни прижала ее к своей впалой груди и засмеялась от удовольствия.

– «Уиклз»! Мои любимые! Сто лет их не ела!.. Почему вы так ко мне добры, мистер Джей?

– Не знаю, – ответил Тим. – Просто вы славная, Энни. Можно попробовать?

Она протянула ему банку.

– Спрашиваете! Вам и открыть их придется, у меня ж руки больные. Артрит, будь он неладен. – Энни показала ему свои пальцы – скрюченные и похожие на лесные коряги. – Шить и вязать я пока могу, но бог знает, когда руки совсем откажут…

Тим открыл банку и поморщился от уксусного запаха, ударившего в нос. Выудил одно маринованное огуречное колечко. С него стекала ядреная жидкость, которая запросто могла оказаться формальдегидом.

– Дай сюда, дай сюда!

Он вернул ей банку и съел один «уикл».

– Господи, Энни! Похоже, мне навсегда свело рот оскоминой!

Она засмеялась, обнажив немногочисленные уцелевшие зубы.

– Их лучше класть на ломоть хлеба с маслом и запивать холодненькой газировкой. Или пивом. Жаль, я больше не пью.

– А что это вы вяжете? Шарф?

– Господь не придет в Своем облачении. Ну, ступайте, мистер Джей, долг зовет. И остерегайтесь типов на черных машинах. Джордж Оллмен по радио вечно про них рассказывает. А знаете, откуда они появляются? – Энни бросила на него многозначительный взгляд. Не поймешь, шутила она или нет.

Еще одним ярким персонажем ночной жизни Дюпрея был Корбетт Дентон, городской цирюльник. Местные прозвали его Барабанщиком – за какую-то юношескую выходку, про которую никто толком не мог рассказать. Известно было лишь то, что за нее Дентона на месяц отстранили от занятий в школе. Если в юности он и был хулиганом, то те дни остались в прошлом. Теперь Барабанщик постарел, порядком облысел, страдал ожирением и плохо спал по ночам. Когда ему не удавалось заснуть, он садился на ступеньку крыльца своей парикмахерской и смотрел на безлюдную Мэйн-стрит. Безлюдную, если не считать Тима. Они обменивались бессмысленными светскими замечаниями, принятыми у едва знакомых людей – о погоде, бейсболе, ежегодной летней уличной распродаже, – но как-то раз Дентон позволил себе весьма странную реплику, которая насторожила Тима.

– Знаете, Джемисон, наша жизнь – она ведь ненастоящая. Это просто театр теней, и лично я буду рад, когда погасят свет. В темноте все тени исчезают.

Тим присел на ступеньку крыльца, под выключенным на ночь столбиком парикмахерской, снял очки, протер их платком и снова надел.

– Разрешите высказаться, сэр?

Барабанщик Дентон щелчком отправил окурок в канаву, где от него брызнуло в стороны несколько ярких искр.

– Валяйте. Между полуночью и четырьмя часами утра каждый имеет право высказаться. По крайней мере, я так думаю.

– Судя по тому, что вы говорите, у вас депрессия.

Барабанщик засмеялся.

– К гадалке не ходи!

– К гадалке, может, и не надо, а вот к доку Роуперу не помешает. Есть таблетки, которые помогают поднять настроение. Моя бывшая их принимает. Хотя развод, пожалуй, поднял ей настроение куда быстрее. – Тим улыбнулся, давая понять, что это шутка, однако Барабанщик Дентон не стал улыбаться в ответ.

Он встал.

– Знаю я про эти ваши таблетки, Джемисон. Они вроде спиртного или травки. Или вроде экстази – дети его жрут на рейвах, или как там это нынче называется. От таких таблеток человек на какое-то время начинает верить, что все это взаправду. Что все имеет смысл. А смысла-то и нет.

– Да бросьте, – попытался образумить его Тим. – Не дело так думать.

– А по мне, только так и надо, – ответил цирюльник и неторопливо, вразвалку направился к лестнице, что вела в квартиру над парикмахерской.

Тим с тревогой смотрел ему вслед. Барабанщик Дентон был из тех людей, что одной дождливой ночью запросто могут свести счеты с жизнью. И, точно какой-нибудь египетский фараон, собаку с собой прихватить – если она у него, конечно, есть. Тим решил поговорить об этом с шерифом Джоном, а потом вспомнил про Венди Галликсон, которая до сих пор к нему не потеплела. Еще не хватало, чтобы она или другие помощники шерифа подумали, будто он много на себя берет. Тим больше не страж порядка, а простой обходчик. Нет, лучше никому ничего не говорить. И будь что будет.