Это произошло в 1932-м, когда тюрьма штата еще находилась вХолодной Горе. И электрический стул был, конечно, там же.

Заключенные острили по поводу стула так, как обычно острятлюди, говоря о том, что их страшит, но чего нельзя избежать. Они называли егоОлд Спарки (Старик Разряд) или Биг Джуси («Сочный кусок»). Они отпускалишуточки насчет счетов за электроэнергию, насчет того, как Уорден Мурс этойосенью будет готовить обед ко Дню Благодарения, раз его жена Мелинда слишкомбольна, чтобы готовить.

У тех же, кому действительно предстояло сесть на этот стул,юмор улетучивался в момент. За время пребывания в Холодной Горе я руководилсемидесятые восемью казнями (эту цифру я никогда не путаю, я буду помнить ее ина смертном одре) и думаю, что большинству этих людей становилось ясно, что сними происходит, именно в тот момент, когда их лодыжки пристегивали к мощнымдубовым ножкам Олд Спарки. Приходило понимание (было видно, как осознаниеподнимается из глубины глаз, похожее на холодный испуг), что их собственныеноги закончили свой путь. Кровь еще бежала по жилам, мускулы были еще сильны,но все было кончено, им уже не пройти ни километра по полям, не танцевать сдевушками на сельских праздниках. Осознание приближающейся смерти приходит кклиентам Олд Спарки от лодыжек. Есть еще черный шелковый мешок, его надевают имна головы после бессвязных и нечленораздельных последних слов. Считается, чтоэтот мешок для них, но я всегда думал, что на самом деле он для нас, чтобы мыне видели ужасного прилива страха в их глазах, когда они понимают, что сейчасумрут с согнутыми коленями.

В Холодной Горе не было этапа смертников, только блок"Г", стоящий отдельно от других, размером примерно в четыре разаменьше, чем остальные, кирпичный, а не деревянный, с плоской металлическойкрышей, которая сияла под летним солнцем, как безумный глаз. Внутри – шестькамер, по три с каждой стороны широкого центрального коридора, и каждая камерапочти вдвое больше камер в четырех других блоках. Причем все одиночные.Отличные условия для тюрьмы (особенно в тридцатые годы), но обитатели этихкамер многое бы отдали, чтобы попасть в любую другую. Честное слово, они быдорого заплатили.

За все время моей службы в качестве надзирателя все шестькамер не заполнялись ни разу – и слава Богу. Максимум – четыре, там были белыеи черные (в Холодной Горе среди ходячих мертвецов не существовало сегрегации порасовому признаку), и все равно это напоминало ад.

Однажды в камере появилась женщина – Беверли Макколл. Онабыла черная, как дама пик, и прекрасна, как грех, который у вас никогда нехватит пороха совершить. Она шесть лет мирилась с тем, что муж бил ее, но немогла стерпеть и дня его любовных похождений. Узнав, что муж ей изменяет, онана следующий вечер подкараулила беднягу Лестера Макколла, которого приятели (аможет быть, и эта очень недолгая любовница) называли Резчик, наверху, налестнице, ведущей в квартиру из его парикмахерской. Она дождалась, пока онрасстегнет свой халат, а потом наклонится, чтобы неверными руками развязатьшнурки. И воспользовалась одной из бритв Резчика. За два дня перед тем, каксесть на Олд Спарки, она позвала меня и сказала, что видела во сне своегоафриканского духовного отца. Он велел ей отказаться от ее рабской фамилии иумереть под свободной фамилией Матуоми. Ее просьба была такова зачитать ейсмертный приговор под фамилией Беверли Матуоми. Почему-то ее духовный отец недал ей имени, во всяком случае она его не назвала. Я ответил, что, конечно, тутнет проблем. Годы работы в тюрьме научили меня не отказывать приговоренным впросьбах, за исключением, конечно, того чего действительно нельзя. В случае сБеверли Матуоми это уже не имело значения. На следующий день, примерно околотрех часов дня, позвонил губернатор и заменил ей смертный приговор пожизненнымзаключением в исправительном учреждении для женщин «Травянистая Долина»:сплошное заключение и никаких развлечений – была у нас такая присказка. Я былрад, уверяю вас, когда увидел, как круглая попка Бев качнулась влево, а невправо, когда она подошла к столу дежурного.

Спустя лет тридцать пять, не меньше, я увидел это имя вгазете на страничке некрологов под фотографией худощавой чернокожей дамы соблаком седых волос, в очках со стразами в уголках оправы. Это была Беверли.Последние десять лет жизни она провела на свободе, говорилось в некрологе, иона, можно сказать, спасла библиотеку небольшого городка Рейнз Фолз. Она такжепреподавала в воскресной школе, и ее любили в этой тихой гавани. Некролог былозаглавлен: «Библиотекарь умерла от сердечной недостаточности», а ниже мелкимибуквами, словно запоздалое объяснение: «Провела более 20 лет в тюрьме заубийство». И только глаза, широко распахнутые и сияющие за очками с камешкамипо углам, оставались прежние. Глаза женщины, которая даже в семьдесят с чем-то,если заставит нужда, не раздумывая достанет бритву из стаканчика сдезинфицирующим средством. Убийц всегда узнаешь, даже если они кончают жизньпожилыми библиотекарями в маленьких сонных городишках. И уж, конечно, узнаешь,если провел с убийцами столько лет, сколько я. Всего один раз я задумался охарактере своей работы. Именно поэтому я и пишу эти строки.

Пол в широком коридоре по центру блока "Г" былзастелен линолеумом цвета зеленых лимонов, и то, что в других тюрьмах называлиПоследней Милей, в Холодной Горе именовали Зеленой Милей. Ее длина была,полагаю, шестьдесят длинных шагов с юга на север, если считать снизу вверх.Внизу находилась смирительная комната. Наверху – Т-образный коридор. Поворотналево означал жизнь – если можно так назвать происходящее на залитом солнцемдворике для прогулок. А многие так и называли, многие так и жили годами безвидимых плохих последствий. Воры, поджигатели и насильники со своимиразговорами, прогулками и мелкими делишками.

Поворот направо – совсем другое дело. Сначала вы попадаете вмой кабинет (где ковер тоже зеленый, я его все собирался заменить, но так и несобрался) и проходите перед моим столом, за которым слева американский флаг, асправа флаг штата. В дальней стене две двери: одна ведет в маленький туалет,которым пользуюсь я и другие охранники блока "Г" (иногда даже УорденМурс), другая – в небольшое помещение типа кладовки. Тут и заканчивается путь,называемый Зеленой Милей.

Дверь маленькая, я вынужден пригибаться, а Джону Коффипришлось даже сесть и так пролезать. Вы попадаете на небольшую площадку, потомспускаетесь по трем бетонным ступенькам на дощатый пол. Маленькая комната безотопления с металлической крышей, точно такая же, как и соседняя в этом жеблоке. Зимой в ней холодно, и пар идет изо рта, а летом можно задохнуться отжары. Во время казни Элмера Мэнфреда – то ли в июле, то ли в августе тридцатогогода – температура, по-моему, была около сорока по Цельсию.