Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну, вот... все в порядке.
С одежды струйками бежала вода и темными ручейками растекалась по чистой, почти белой палубе. Мальчик переступил и с опаской посмотрел на свои мокрые следы. Потом виновато поднял глаза на моряка. Капли на ресницах играли солнечными брызгами и мешали смотреть. Мальчик поморгал, чтобы стряхнуть их, и взглянул снова.
Он стоял перед стариком. Старик был большой, с седыми кудрями и густой серебристой щетиной на лице. Лицо было широкое и морщинистое, а глаза светлые, как голубая вода. Старик улыбнулся, и Мальчик понял, что бояться не надо.
— По-моему, ты немного мокрый, — сказал старик. — Что же ты не разделся — и в воду?
— Боялся, что без меня ведро поймаете, — признался Мальчик.
— Да, ведро... За ведро спасибо. Ну, разденься и обсушись.
Мальчик хотел сказать, что пустяки, что он обсохнет и так. Но тут же сообразил: пока одежда будет сушиться на солнышке, он может с полным правом быть здесь, на судне.
Он расстелил мокрую рубашку и шорты на широком планшире фальшборта, а Чипа посадил на голое плечо.
— Не свались смотри, — сказал он, а старику объяснил: — Это у меня товарищ. Он маленький, но зато говорящий.
Чип застеснялся, но все-таки подтвердил:
— Пр-равда.
— Чудеса, — сказал старик. Но сказал таким спокойным голосом, что сразу стало ясно: за свою длинную жизнь он видел чудеса похлеще.
Мальчик встал у борта и наконец огляделся. В первый миг палуба показалась ему широкой, как стадион, а мачты — бесконечными. Над палубой, в путанице трапов, поручней, канатов и блоков поднимались белые надстройки. Синим стеклом и медью сверкали иллюминаторы. Но в этом блеске, в этом захватывающем душу переплетении такелажа и рангоута, Мальчик сразу увидел главное: коричневый отполированный штурвал и узкую колонку нактоуза.
— Можно я пойду... посмотрю? — шепотом спросил он.
— Иди. Смотри, — сказал старик. — Смотри и трогай. Можно.
Мальчик медленно подошел к штурвалу. Солнце грело плечи и голову. С берега шел ровный теплый ветер. Чип затих на плече.
Мальчик взял в ладони рукояти штурвала. «Ком-кли-вер и кливер поднять! Поставить оба марселя! Шпиль пошел! Руль — два шпага под ветер!»
Он крутнул штурвал, и тот повернулся с неожиданной легкостью. Над палубой с криком пронеслись чайки. Словно приветствовали нового капитана.
Мальчик тихо отпустил штурвал. И подошел к мачте. Дерево ее было желтым и блестящим, как у скрипки. Оно было теплым.
Мальчик прижался к мачте плечом и щекой. Он услышал тихий и ровный гул. То ли ветер гудел в стеньгах и вантах, то ли в трюмах баркентины проснулось эхо прежних штормов...
Старик теплыми глазами смотрел на Мальчика. И наконец сказал:
— Когда я был такой же, я тоже первый раз пришел на парусник. И тоже слушал...
Мальчик оторвался от мачты и взглянул на моряка: неужели седой могучий старик был когда-то мальчишкой? Старик, видимо, понял.
— О, это было давно, — сказал он с коротким смехом. — Тебе надо прожить шесть раз столько, сколько ты жил, чтобы пришло такое время. — Он подумал и тихо добавил: — Но это было...
Мальчику показалось, что старик слегка загрустил. Из-за него. И, чтобы изменить разговор, он деловито спросил:
— А что, весь экипаж сошел на берег? Никого, кроме вас, не видно.
Старик усмехнулся:
— Капитан сошел на берег. А экипаж — вот он. — И хлопнул себя по груди. — Мы сейчас к ремонту готовимся, поэтому большой экипаж ни к чему.
Старика звали Альфред Мартинович. Он был родом из латышской рыбачьей деревни и всю жизнь провел в море. Полным именем его редко называли: во все времена и на всех кораблях к нему обращались коротко и уважительно — Мартыныч.
— Зови и ты меня так. Я привык, — сказал он Мальчику на прощанье. — И не забывай, в гости приходи.
Конечно, Мальчик пришел. На следующий же день. На причале, недалеко от трапа, смуглый парень в разноцветных плавках обтесывал длинное бревно. Желтая щепка чиркнула Мальчика по ногам, и он ускорил шаг, чтобы еще не зацепило.
— Стой, пацан! — потребовал парень (а сам все махал топором). — Ты куда?
— Сюда. — Мальчик показал на трап. — На борт.
— Это зачем?
— Надо, — сдержанно сказал Мальчик. Он слегка рассердился. За щепку, ударившую по ногам, и вообще: «Размахивает топором, даже не смотрит. Да еще допрашивает. Кто он такой?»
— Неизвестно еще, надо тебе сюда или нет, — сказал парень и воткнул топор в бревно. — Ты к кому?
— К Мартынычу.
— А по какому делу?
У него был круглый мясистый нос и подозрительные глаза.
— У каждого свое дело, — с досадой сказал Мальчик. — Я ведь тебя не спрашиваю, каким делом здесь ты занимаешься...
— А я могу сказать. Столб ставлю, чтоб электричество на ящик протянуть, а то аккумуляторов не хватает. А вот что тебе нужно?
«Это он баркентину ящиком обзывает», — подумал Мальчик. И не решил еще, что сказать, как парня окликнули:
— Рудик!
Окликнула девушка. Обыкновенная девушка с белой сумочкой. Она этой сумочкой нетерпеливо размахивала.
— Я уже давно готова, а ты...
Рудик повернулся к баркентине и завопил:
— Дед! Кинь из каюты мои манатки, я отчаливаю!
На борту появился Мартыныч. Улыбнулся мальчику, а Рудику бросил сверток с одеждой. Рудик запрыгал, натягивая брюки.
— Тут к тебе какой-то салажонок просится, — ворчливо обратился он к Мартынычу. — Гляди, чтобы он не свинтил чего на судне.
— Вы, Рудольф Петрович, идите... — медленно сказал Мартыныч.
— Чего?
— Идите. Гуляйте. Ничего. Я тут побуду, мне все равно спешить некуда.
— Ах да... — Рудик чуть смутился. — Я и забыл, что сейчас моя вахта... Ну, ладно, дед, я ненадолго. Потом сочтемся. Гудбай.
— Кто он? — спросил Мальчик у Мартыныча, когда поднялся на палубу.
— Рудольф? Ну как же. Капитан.
— Мартыныч! — жалобно сказал Мальчик. — Вы шутите, да?
— Почему? Я правду говорю. Начальство назначило.
Мальчик вздохнул:
— А я с ним поспорил...
Мартыныч ладонью накрыл его голову, повернул к себе, взъерошил волосы.
— Мальчик... Никогда ничего не бойся... Ну, поспорил. Разве это обязательно плохо?
— Я не боюсь. Просто обидно. Он не похож на капитана. Неужели он командовал баркентиной в морях и океанах?
Старик засмеялся.
— Он не командовал баркентиной. Тот, кто командовал, сейчас на четырехмачтовом барке «Лисянский». О, это настоящий моряк. Если даже ветер голосил в вантах, как тысяча ведьм, он все равно не спускал бом-брамсель. Вот так...