– В доме я одна. Вместе с котом. – Открыв дверь, я замешкалась. А обернувшись, добавила: – С очень большим и очень злым котом.

Тем же вечером я смазываю шесть мышеловок арахисовым маслом: три оставляю в кухне, две в столовой, а шестую – в коридоре второго этажа. Мне бы не хотелось, чтобы лапа Ганнибала угодила в одну из них, и я беру его с собой в спальню. Этому хитрюге ничего не стоит совершить побег, он ловко поворачивает лапами дверные ручки, поэтому я запираю дверь изнутри на щеколду. Кот недоволен, он бродит по комнате и орет, отпрашиваясь на очередную мышиную охоту.

– Прости, малыш, – говорю я ему. – Нынче ночью ты у меня в плену.

Выключаю лампу и уже в лунном свете вижу, как Ганнибал расхаживает взад-вперед. Ночь снова ясная и тихая; океан спокоен и гладок, словно жидкое серебро. Я сижу в темноте у окна, попивая на ночь виски и любуясь видом. Что может быть романтичнее, чем лунная ночь в доме у моря? Я вспоминаю другие ночи, когда луна и выпивка заставляли меня поверить, что именно этот мужчина способен составить мое счастье, именно эти отношения могут пройти проверку временем. Но спустя всего несколько дней или недель неизбежно возникали размолвки, и я понимала: нет, этот человек не для меня. Пора двигаться дальше и продолжить поиски. Всегда найдется кто-то еще – и он наверняка будет лучше, верно? Не следует соглашаться на господина Второй Сорт.

И вот я сижу одна; лицо горит после дня, проведенного на солнце, и от алкоголя, что курсирует в моих венах. Я тянусь вниз – снова к бутылке, – и, когда моя рука скользит по груди, в соске начинается покалывание.

Прошло несколько месяцев с тех пор, как ко мне в последний раз прикасался мужчина. И все это время я не испытывала ни малейшего желания. С самого Нового года. Мое тело дремало – все желания замерли, словно в спячке. Но сегодня утром на пляже я ощутила, как во мне снова загорается огонек.

Я закрываю глаза – и воспоминания о той ночи мгновенно возвращаются. Рабочая поверхность моего кухонного стола, заставленная грязными винными бокалами, немытыми тарелками и блюдами с пустыми устричными раковинами. Холодная плитка под моей обнаженной спиной. Он сверху – входит в меня вновь и вновь. Но о нем я думать не буду. О нем мне думать невыносимо. Вместо него я вспоминаю безликого кого-то, не отягощенного виной, несуществующего мужчину. Того, к кому я испытываю лишь желание, а не любовь. И не чувствую при этом стыда.

Снова выплескиваю виски в бокал, хотя знаю: сегодня ночью я и так выпила слишком много. Моя голень все еще побаливает после удара о край лестничной площадки прошлой ночью, а сегодня днем я заметила свежий синяк на предплечье, но так и не смогла вспомнить, откуда он. Это будет последний бокал. Я пью его залпом и падаю на кровать; лунный свет, словно сливки, разливается по моему телу. Я расстегиваю ночную сорочку, чтобы прохладный морской воздух охладил кожу. Я воображаю, как мужские руки касаются меня здесь, здесь и там. Это безликий и безымянный мужчина, знающий все о моих желаниях, идеальный любовник, живущий в моих фантазиях. Мое дыхание учащается. Закрыв глаза, я слышу свой собственный стон. Впервые за несколько месяцев мое тело жаждет ощутить мужчину. Я представляю, как он хватает меня за запястья и прижимает их к кровати у меня над головой. Я чувствую прикосновения его жестких ладоней, небритого лица. Моя спина выгибается, бедра приподнимаются навстречу ему. В открытое окно дует бриз, заполняющий комнату ароматом моря. Я чувствую, как его рука гладит мою грудь, ласкает мой сосок.

– Я ждал именно тебя.

Голос звучит так близко и так по-настоящему, что я резко выдыхаю и распахиваю глаза. В ужасе смотрю на зависший надо мной темный силуэт. Плотности в нем нет – это всего лишь вихрь теней, который медленно уплывает и рассеивается, словно туман в лунном свете.

Я вскакиваю на кровати и включаю лампу. С бешено колотящимся сердцем испуганно осматриваю комнату – неужели кто-то сюда прокрался? Но вижу только Ганнибала, который наблюдает за мной, сидя в углу.

Впопыхах поднимаюсь и, спотыкаясь, бросаюсь к двери, чтобы проверить, заперта ли она. Дверь по-прежнему на щеколде. Я направляюсь к шкафу, дергаю дверцу и начинаю копаться в висящих там вещах. Никто внутри не прячется, однако в дальнем углу шкафа мне на глаза попадается какой-то комок. Я разворачиваю его – розовый шелковый шарфик, не мой. Откуда он взялся?

Осталось лишь одно место, которое нужно проверить в этой комнате. Поборов детский кошмар, связанный с чудовищами под кроватью, я встаю на колени и заглядываю под пружинный матрас. Разумеется, там никого нет. Под кроватью лежит только шлепанец. Его, как и шелковый шарф, наверное, оставила женщина, что жила здесь до меня.

Я озадаченно сажусь на кровать, пытаясь понять, что со мной произошло. Конечно, это был всего-навсего сон, но такой реальный, что меня до сих пор трясет.

Чувствую, как бьется сердце и учащенно вздымается грудь под ночной сорочкой. И почти ощущаю его прикосновения. Сосок до сих пор покалывает от воспоминания о ласке. О его словах. О его запахе. Я опускаю взгляд на шарф, обнаруженный в шкафу. Вдруг замечаю французскую бирку: «Эрме». Шарлотта забыла здесь такой дорогой аксессуар? На ее месте я бы точно первым делом положила его в чемодан. Видимо, она сильно торопилась во время сборов, раз оставила любимую поваренную книгу и эту шикарную вещь. Я снова вспоминаю о том, что сейчас произошло. Ладонь на моей груди, силуэт, растаявший во тьме. И голос. Мужской голос.

«Неужели и ты слышала его, Шарлотта?»

В мой дом все-таки проникли двое мужчин. Не выдуманные, а настоящие – Нед Хаскелл и Билли Конвей. Я слышу, как они забивают гвозди и пилят на крыше, заменяя прогнившие доски вдовьей дорожки. Они стучат наверху, а я внизу, в кухне. Взбиваю сливочное масло с сахаром, мелко режу лесные орехи и замешиваю тесто. Я забыла свой кухонный комбайн в Бостоне, а потому приходится готовить по старинке, голыми руками, при помощи собственных мышц. Физический труд успокаивает, и пусть завтра руки будут болеть. Сегодня я пробую рецепт карамельного кекса, который обнаружила в воспоминаниях капитанской жены, написанных в 1880 году; очень приятно работать в этой просторной кухне, рассчитанной на большой штат прислуги. Судя по величине комнат, капитан Броуди был богатым человеком и наверняка оплачивал повариху, экономку и нескольких служанок. В его время здесь наверняка стояла дровяная плита, а вместо холодильника – оцинкованный шкаф, охлаждавшийся при помощи льда, запасы которого регулярно пополнял местный ледовоз. Мой карамельный кекс печется, заполняя кухню ароматом корицы, а я воображаю, как трудятся в этом помещении кухарки: они шинкуют овощи, ощипывают кур. А в столовой накрывают на стол, расставляя китайский фарфор и свечи. Капитаны обычно привозили сувениры со всего света, и мне стало любопытно: а где же теперь сокровища капитана Броуди? Перешли по наследству потомкам, затеряны в каких-нибудь антикварных лавках или выброшены на свалку? На этой неделе я отправлюсь в историческое общество и узнаю: может, что-то из вещей Броуди хранится в местной коллекции? Мой редактор Саймон заинтересовался описанием дома и в электронном письме, полученном сегодня утром, попросил меня разыскать побольше информации о капитане Джеремии Броуди. «Расскажи, каким человеком он был. Рослым или коренастым? Красавцем или уродом? Как он погиб?»