Прошлое столетие, 20-е годы

– Тебе хорошо, у тебя жена, дети, дом превосходный. Тебя все любят. А у меня что есть? Ничего! Детьми я не обзавелся, любимая женщина ушла, дом… Эх, разве это можно назвать домом? Конура собачья, не то что у тебя. – Он тоскливо окинул взглядом уютный домик с палисадником.

Дом Кустодиевых и вправду был замечательный: небольшой, аккуратненький, с блестящей на солнце крышей, резными ставнями и милым крылечком. Во дворе деревянный стол под рябинами, за которым так приятно собираться за обедом в летний день.

Митяй отхлебнул сладкого чаю из высокой фарфоровой чашки, надкусил румяную булочку с повидлом.

Дмитрий Артемьев забрел в этот гостеприимный двор не случайно. В последнее время его со страшной силой одолевала тоска, и хотелось выговориться, излить душу, но подходящего слушателя не было. Необходим был мудрый, душевный человек, понимающий толк в жизни. Единственным таким человеком для Артемьева оказался Борис Михайлович Кустодиев.

Они познакомились три года тому назад, на заводе, где трудился Митяй. Его подозвал бригадир и представил художнику. Митяй снял грязную рабочую рукавицу и протянул широкую лопатообразную ладонь. Кустодиев смотрел на него с интересом, словно разглядывал, что потом оказалось правдой, – мастер подыскивал натурщика для создания образа молодого рабочего. Дмитрий подходил идеально: открытый взгляд, славянское лицо с высокими скулами и плотно сжатыми узкими губами, прямой нос и упрямый подбородок – не боголепный красавец, но и не урод. Словом, то, что надо. Позировать Артемьев сначала наотрез отказался, но Борис его уговорил. Очень уж приятным и интересным человеком был Кустодиев. Умным, образованным и бесконечно добрым. Он, словно солнце, согревал людей лучиками своего обаяния, его хотелось слушать бесконечно долго, и Дмитрий, немного поломавшись, согласился.

Работа над картиной давно закончилась, и надобность в позировании отпала. Но Артемьева тянуло к живописцу, и он попросил разрешения навещать его просто так. Кустодиев не возражал, он был всегда рад гостям, а Артемьев, ко всему прочему, ему еще и нравился – чувствовался в этом молодом человеке некий внутренний стержень, были в нем упрямство и воля к победе. Борис знал: окажись тот в жестких условиях – непременно выживет. Пока жизнь его по-настоящему не стукнула пыльным мешком, он хандрит. Случись настоящая беда, и можно не сомневаться, Артемьев себя проявит, такие ни в огне, ни в воде не пропадают.

Борис, как всегда, был бодр и весел, он шутил и смеялся. Он умел превратить обычный день в яркий праздник, потому что сам был человеком-праздником. Никто не видел художника в печали, унылое настроение – не для него. Его озорные глаза светились радостью, и казалось, от него исходит солнечный свет. А юмор! Каким тонким чувством юмора он обладал! Борис острил, всех смешил, разыгрывал, и все его шутки были исключительно добрыми. Домочадцы его боготворили, друзья обожали, его дом всегда был полон гостей. «Счастливый человек, – говорили о Борисе. – Талант, слава, жена – умница и красавица, прелестные дети. Дай бог такую долю каждому!»

И никто не знал, как тяжело бывает художнику, как он мучается от боли. Всем, конечно, было известно о его болезни – паралич ног, приковавший его к инвалидному креслу. Но Борис Михайлович всегда выглядел таким жизнерадостным, что окружающие не воспринимали его недуг как трагедию. Он ни разу и словом не обмолвился о своем плохом самочувствии и другим такого не позволял, при любых обстоятельствах он делал вид, что здоров. И только жена Юлия знала, как он страдает. Нет, Борис ей ни в коем случае не жаловался – просто она тонко чувствовала его состояние и всячески старалась поддержать мужа, при этом умудрялась ничем не выказать своей посвященности в его болезнь. В их доме это было негласным правилом: ни слова о болезни. Все должны вести себя так, будто глава семейства здоров.

«Ну и что, что он инвалид, зато его любят, – размышлял гость. – Да если бы меня так любили, я бы не задумываясь отказался от своих ног! Что толку от здоровья, когда жизнь такая паршивая – хоть в петлю лезь от беспросветной тоски».

Дмитрия Артемьева никак нельзя было назвать человеком, обделенным судьбой: он из рабочей семьи, одет, обут, среднего росточка и внешности, звезд с небес не хватает, но и не дурак – в общем, не хуже других. Выбился в бригадиры, комнату получил в бараке, на заводе ему – почет и уважение. Молодой, здоровый мужчина, девки на него заглядываются, казалось бы, жить да радоваться. Но все время ему чего-то не хватало для счастья. Все вроде бы хорошо, но всегда находилось что-нибудь, портившее ему жизнь. Это «что-то» не было чем-то катастрофическим – так, мелкие неприятности. Но Митя был упрямым пессимистом и не мог радоваться жизни, пока в ней существуют недостатки. Он вечно был не в духе и ходил с унылой физиономией.

– Погода хорошая, – говорили ему.

– Надолго ли? Вон, тучи надвигаются, – возражал Митяй.

– По нашей улице трамвай пустили, теперь до дома добираться будет удобно.

– Это вряд ли. Для нашего большого микрорайона это не панацея. Народу набьется в салон – не влезть! Если просочишься, то тебе все пуговицы оторвут и костюм помнут. Так что от трамваев только хуже станет. К тому же они ходят крайне неаккуратно. И грохоту от них, как от железнодорожного состава.

И так – во всем. Что бы ни произошло, Артемьев всюду мог углядеть какой-то негатив.

К слову сказать, несмотря на свою угрюмость, он был неплохим парнем: надежным и ответственным. Была у него невеста, Ниночка, барышня симпатичная и немного взбалмошная. Ниночке пошел двадцать шестой год, а замуж ее никто не звал, пока на горизонте не возник Митяй. Ради нее он готов был на все – уж очень любил свою ненаглядную. Нина влюблена была в меру, но выйти за Артемьева согласилась. «Еще пара лет, и я совсем стану никому не нужна», – рассуждала она. И вот, почти перед самой свадьбой, сработал «закон бутерброда»: то пусто, то густо. У Нины появились сразу два поклонника, один лучше другого. Она уже свысока посматривала на Митю, но свадьбы не отменяла – мало ли что? Может, эти двое ее поматросят и бросят, а у Митьки намерения серьезные. И все же они не матросили. Один из них, правда, оказался женатым, но это Ниночку ничуть не огорчило, она была увлечена другим: статный офицер был невообразимо хорош собой и обещал ей небо в алмазах. Нина соблазнилась и сбежала из-под венца, оставив недоумевающего жениха.

Митяй не сразу понял, что произошло. Его логика отказывалась воспринимать поступок невесты – ведь еще утром Нина клялась ему в любви и восторженно крутилась перед зеркалом в новом тюлевом платье, а днем упорхнула, бросив ему под ноги фату.

– И так жизнь была не сахар, а теперь она и вовсе пакостной стала, – заключил он. – Зачем, ну скажи, зачем мне жить? – вновь задал свой любимый вопрос Артемьев.

– Жить надо в любом случае, коли бог так распорядился. Придет время, он сам тебя призовет, а прежде срока, по своей воле, оставлять этот мир никак нельзя.

– Да толку-то от моего пребывания в мире, раз мне свет не мил!

– У каждого свое назначение, – размеренно вещал художник. – Каждый должен делать в жизни самое большое и лучшее, что он может. Кто способен музыку писать, кто картины, кому дано сады разводить, а кому – детей растить.