Объяснить он ничего не успел. Степаныч ловко перехватил травмированную руку и резко рванул кисть на себя, словно пробку из бутылки шампанского выдергивал.

Виктор охнул и присел от резкой боли. Но это было еще не все.

Пальцами, по ощущениям похожими на гвозди, Степаныч начал мять пострадавший сустав. В глазах Виктора потемнело.

— Степаныч, ты чего делаешь!!! — заорал он не своим голосом.

— Спокойно, — бросил Степаныч, отпуская горящую огнем руку Виктора. — Переломов вроде нет. В холодильнике лед возьмешь, приложишь, шкуру ножницами срежешь, кисть перебинтуешь. День отдыхаешь, с послезавтра две недели работаешь в напульснике. Спецпрограмму индивидуальную на этот период я тебе распишу. Помимо всего прочего будем учить драться. Свободен.

— Учить драться, — ворчал Виктор тогда по дороге домой. — Да я сам кого хочешь…

Однако надо было признать, что без малого за год относительно спокойной жизни армейский навык реального боя практически сошел на нет. Даже топор, забытый в сарае, ржавеет и тупится от безделья. Что уж про человека говорить. Немного расслабишься — и вот тебе, пожалуйста. И кулаки уже не кулаки, и пресс зарос нетолстым пока слоем благополучного жирка, и, того и гляди, скоро хулиганистые подростки у подъезда закурить начнут просить. С неизменными последствиями той незатейливой просьбы…

А потом еще немного — и ты начинаешь себя ненавидеть. За слабость, за трусость, за то, что сам себя перестал считать мужчиной. Что может быть страшнее? Но вернуть что-либо назад бывает ох как трудно, порой практически невозможно. На то сразу находится масса причин. Собой же придуманных и оттого еще более непреодолимых…

К тому же у Степаныча было чему поучиться. Последующие месяцы Виктор с несколькими энтузиастами оставался после тренировок на дополнительные занятия. Признаться, скучноватыми они были, те занятия. Никаких тебе ударов ногой в голову и «вертушек» в прыжке. Долби себе тот самый мешок сначала в боксерских перчатках, потом в обычных, кожаных, в которых нормальные люди зимой ходят, а после — через месяц примерно — голыми руками. Сначала легонько, а потом со всей дури. И — что удивительно — кожа на руках только краснела, но уже не слезала как тогда, в первый раз.

Потом Степаныч напяливал на бойцов-энтузиастов самодельные тряпочные шлемы, тряпками же и набитые, и наставлял:

— Выучите два-три удара, но такие, чтоб сразу вырубить. И отрабатывайте их до посинения, пока они рефлексами не станут. Кулаком в нос, после чего — сразу в челюсть. Ага, правильно, вот сюда, крюком в край подбородка. Можно и наоборот, сначала в челюсть. А еще — по яйцам. Тихо, тихо, поответственней, не перестарайтесь. Вот, защиту на колокола наденьте — и вперед. И резче, резче. Одно, другое, третье. И как свалится, носком ботинка по башке добавить, чтоб не встал. И сразу — ноги оттуда, чтоб менты не загребли…

— Злющий ты, Степаныч, — как-то сказал Виктор после такой тренировки, потирая припухший, ушибленный даже через шлем подбородок.

— А ты что, добрый? — окрысился было тренер. Но потом усмехнулся. — Что я, волчару по глазам не вижу? Ты овцу-то из себя не строй. Поди, самому по жизни не только бить людишек приходилось, но и что похуже.

Виктор нахмурился.

Порой казалось ему, что прошлое — это только плохой сон. И когда так казалось, легко на душе становилось. Не напоминали бы вот только, и жить, глядишь, проще б было…

Ан нет, напоминают. Видать, оставляет прошлое след. И след этот — не только воспоминания, о которых хотелось бы думать как о давнем сне…

— Да ладно, — миролюбиво хлопнул тогда Степаныч Виктора по плечу. — Твое прошлое — это только твое, мне до него дела нет. Просто насмотрелся я в свое время на всяких-разных… у которых планка, как у тебя, на одном гвозде держится.

По лицу Степаныча пробежала тень. Видать, и у него было свое прошлое, не для других, о котором вспоминать можно, конечно… Но лучше не стóит.

— Так вот, — продолжал Степаныч. — Ты ту планку лучше придерживай, чтоб бед не натворить. А если что — так лучше по старинке. Нос, челюсть, яйца. Или наоборот. И без злости, но от души, как будто не бьешь, а учишь уму-разуму. Как по мешку, короче.

«Без злости, но от души. Как по мешку. Сильно сказано!» — думал Виктор, молотя по кожаному снаряду, который теперь — ну не летал, конечно, сто кило как-никак, — но шевелился под ударами вполне ощутимо, жалобно поскрипывая цепью подвески…

Виктор проворно переоделся в тренировочный костюм с кроссовками и пулей вылетел из раздевалки. Не хватало еще от Степаныча втык получить за то, что «копаешься полчаса как клуша, будто в армии не служил».

Степаныч усугублять не стал, только бросил косой взгляд, а вслед за взглядом:

— Разминайся — и на жим лежа.

И отвернулся в сторону пыхтящего как паровоз мужика, приседающего в станке со штангой на плечах.

Виктор быстро провел суставную разминку, отжался от пола, по старой памяти потянул ноги на прямой и боковой удары, помахал конечностями туда-сюда, постучал слегка по мешку и направился к скамье для жимов лежа.

Видимо, до него на скамье упражнялся или сам Степаныч, или мóлодец ему под стать. Пыхтя и стараясь не сорвать спину, Виктор сбросил со штанги четыре двадцатипятикиллограммовых «блина» и залез под свою привычную разминочную «сороковку».

Штанга пошла легко, в удовольствие. Виктор набросил с каждой стороны грифа по десять кило и повторил процесс. Шестьдесят пошло тяжелее, но тоже терпимо.

Виктор вылез из под штанги, набросил еще двадцатку и поискал глазами, не освободился ли кто на тему подстраховать, чтоб штанга на грудь не грохнулась.

— Это ты чем здесь заняться собрался?

Виктор обернулся. Степаныч стоял сзади него, переводя взгляд прищуренных глаз со штанги на Виктора.

— С груди жать…

— Вот это?

Подняв брови, Степаныч кивнул на штангу.

— Ну да. Это ж мой рабочий вес.

— Был, — отрезал Степаныч. — Накидывай еще по десятке.

— Сотку блинами? Мне? Плюс гриф? Ты чего, Степаныч, смерти моей захотел?

— Накидывай, говорю! Я сам помогу снять штангу со стоек и подстрахую.

— Ладно, без проблем, — задумчиво пробормотал Виктор себе под нос, направляясь к стойке с «блинами». — Просто жить хочется. И вообще, мне в Японию скоро…

Виктор лег под штангу, взялся за гриф и прикинул, ровно ли лежат на нем ладони. Потом на выдохе вытолкнул снаряд вверх.

Ему показалось, что он поднял по меньшей мере тонну. На руки навалилась непомерная тяжесть.

— Давай вниз осторожно…

Голос Степаныча был где-то далеко, на краю сознания…

Штанга давила не только на руки. Она норовила разорвать легкие изнутри запертым в них воздухом, который только выдохни — и неподъемный снаряд непременно упадет, раздавив грудную клетку.