– Вы говорите ерунду, – выдавил из себя журналист.

– Эх, как знать, как знать. Спасибо вам, добрый человек, за кров. Мне нужно идти. Может быть, мы еще и встретимся, – с этими словами Иоиль вышел, махнув на прощание рукой.

Дверь за ним закрылась со зловещим скрипом. Клюфт икнул и затушил папиросу. Он еще минут пять сидел, молча, сложив руки на колени и опустив голову. Слова этого бродяги-полуночника запали ему в сердце. Брат на брата, отец отдаст ребенка. Нет. Он определенно где-то это уже слышал. Там, в прошлой жизни. Давно, когда он был маленький, когда было все не так. Когда он сам был другой. Когда мир ему виделся из его подвала совсем иным, чистым и светлым, как свежевыпавший снег перед новым годом.

Клюфту стало очень грустно. Так грустно ему не было с похорон матери. Павел едва не заплакал. Слезы горячей волной накатили на глаза. Но журналист сдержался. Он глубоко вздохнул и потянулся за очередной папиросой. Закурил, ему стало легче. Пара затяжек – и голова просветлела.

– Вот черт! Богослов проклятый, заболтал! Нет, нужно идти на работу, еще машинку тащить, уже полседьмого, – проворчал Клюфт и вскочил со стула.

Главный редактор довольно покряхтывал, потягивая чай из стакана, который был вставлен в бронзовый, почти черный от времени подстаканник. Лицо Смирнова полно блаженства. Он наслаждался чтением. Его нос-картошка дергался, подбрасывая круглые очки. На лбу выступила испарина. И хотя верхняя пуговица его оливкового цвета френча была расстегнута, главный редактор вытирал пот с раскрасневшейся шеи носовым платком.

– А ведь можешь, засранец! Можешь, когда хочешь! Молодец! Удружил! Вещь! Какие нужные слова нашел! Какие верные! Как точно метишь! «Основной задачей вредительской группы было уничтожение совхозного скота, озлобление рабочих против мероприятий партии и правительства. Все это они старались делать так, чтобы замести всякие следы!» Ах, молодец! Молодец! – Смирнов в очередной раз вытер вспотевшую шею носовым платком.

Клюфт сидел и ерзал от нетерпения на стуле. Ему было приятно слушать похвалу шефа. Он, еще совсем недавно неизвестный рядовой работник горкома ВКП(б); и вдруг стал известным в крае «журналистом-разоблачителем»! Его будут бояться все эти мрази и выродки, покусившиеся на советские устои! Нет, все-таки судьба обошлась с ним благосклонно! Все-таки как хорошо, что его направили работать сюда в газету!

– Молодец! Особенно мне понравилась твоя кода: «Доколе невежды будут любить невежество? Доколе буйные будут услаждаться буйством? Доколе глупцы будут ненавидеть знание? Но упорство невежд убьет их, а беспечность глупцов погубит их! И придет им ужас, как вихрь! Принесет скорбь и тесноту! А мы посмеемся над их погибелью, порадуемся, когда придет к ним ужас!» А! Как сказано! Сам придумал? – Смирнов сурово посмотрел на Клюфта.

Павел поежился. Рассказать о ночном постояльце? Нет! Зачем? Да и он вряд ли увидит теперь этого странного человека со странным именем. Нет! Славу нельзя делить ни с кем! Слава – она ведь как жена – должна принадлежать только одному человеку! Иначе это будет не слава! Иначе это будет просто легкий успех. А это уже не то! Нет! Иоиль просто был его фантазией! Просто ночным видением!

– Сам! Конечно сам! Кто ж мне, что ночью-то подскажет? – соврал Клюфт и слегка покраснел.

– Слушай, Павел! – Смирнов отложил листы со статьей. – А ведь ты талант. Мы тебя, наверное, на курсы повышения квалификации в Москву направим. Подучишься! Хочешь в столицу-то?

Павел пожал плечами. Почесав макушку, посмотрел на главного редактора и, улыбнувшись, довольно ответил:

– Кто ж в столицу-то не хочет? Хочу, конечно!

– Ну, вот и хорошо! Вот и поедешь. После нового года. А то пока работы навалом. Кстати, как ты уже там думаешь о второй статейке-то? Ну, о прокуроре в Таштыпском районе?

– Хм, да. Думаю. Завтра напишу, – с готовностью ответил Павел.

– Ну, вот и ладненько! Вот и хорошо! Эту мы сегодня в номер, а завтра, завтра уже будем планировать следующую! Я, понимаешь, не хочу, чтобы у тебя перерыв был! Чтобы ты у нас в каждом номере что-то такое! Ух! Делал! Чтобы все видели: в крае идет работа по выявлению этих право-троцкистских бухаринских оборотней! Да и в крайкоме будут видеть: наша газета держит пульс на ритме этой борьбы! – Смирнов говорил это с пафосом, будто на митинге.

Павел покрутил по сторонам головой. Ему вновь показалось, что главный редактор говорит эти слова вовсе не для него, а для кого-то третьего, невидимо присутствующего в кабинете.

– Ну и последнее. А как назовем то статью? А то вот названия-то нет! Не называть же ее просто и банально: «Суд в Минусинске»? – спросил Смирнов.

Клюфт задумался. Над названием он действительно не успел поработать. Да и когда? Он и так-то еле-еле успел. Нужно выкручиваться. Нужно именно сейчас доказать Смирнову, что он – подающий надежды журналист. Его мозг лихорадочно работал. Неожиданно для себя Клюфт выпалил фразу, которой поразился сам:

– «Мерзость, несущая опустошение»!

Смирнов от удивления приподнял пальцами очки на носу. Он сидел, открыв рот. Молчание длилось почти минуту:

– Как, как ты сказал?!

– «Мерзость, несущая опустошение», – повторил Клюфт робко и опустил глаза.

– Гениально! Гениально! Молодец! Как сказал! – рассыпался комплиментами Смирнов.

Клюфт совсем покраснел. Он не знал, куда деть руки и то и дело теребил обивку на стуле.

Петр Ильич вскочил со стула и, выбежав из-за стола, схватил трубку телефона.

– Алло! Наборщики! Набирайте: «Мерзость, несущая опустошение!» Да! Все! В номер! Все! Я подпишу! – Смирнов бросил трубку на аппарат и подошел к Павлу.

Тот в смущении встал. Главный редактор, смотря ему в глаза снизу вверх ввиду своего маленького роста, крепко пожал руку. Клюфт почувствовал, что ладонь у Петра Ильича горячая и липкая от пота.

– Ну что ж, мой мальчик! Мы еще поработаем! Поработаем! – Смирнов похлопал Клюфта по плечу.

Достал из кармана носовой платок и, сняв очки, протер их.

– Кстати, я вижу, настроение у тебя в корне поменялось. Вижу! А то ночью мне всякую чушь тут нес! И помни, ты мне поклялся! Никому больше ничего подобного не говори! Никому! Ладно! Что ты хотел у меня спросить?

Клюфт опустил глаза, словно был в чем-то виноват. Павел никогда не любил просить. Особенно за себя. Это было для него настоящей мукой. И, тем не менее, он выдавил:

– Петр Ильич, вы обещали меня отпустить. Я ведь вот как всю ночь работал…

– А! Да! Конечно! Вижу! Вижу! Надо! Но я, старый лис, знаю, спать не пойдешь! Тут другое! Шерше ля фам! Черт с тобой, иди! Но завтра! Завтра чтоб утром был как штык и с тебя статья о прокуроре в Таштыпском районе!

Павел выскочил из кабинета редактора и понесся по коридору, словно на спине у него выросли крылья! Ему хотелось взлететь! Шутка ли, у него все получается, и он становится настоящим «матерым мэтром» слова! Выскочив из-за угла, Клюфт налетел на Пончикову. Грузная тетка несла в руках кучу бумаг и книг. Они посыпались на дощатый пол. Пончикова взвизгнула как ужаленная и повалилась на бок. Ее плотная коричневая юбка нелепо задралась, оголив толстые ноги в шерстяных чулках.