Завидев центуриона, Катон искательно улыбнулся, и Макрон его чуть было не пнул.

— Что теперь будет со мной, командир?

— Заткнись и топай за мной.

— Слушаюсь, командир.

— Парни, я хочу представить вам нового оптиона.

Лица легионеров, находившихся в тускло освещенной немногочисленными оранжевыми светильниками столовой, ошарашенно вытянулись.

— Это… новый оптион, командир? — спросил после паузы кто-то.

— Верно, Пиракс.

— А он не слишком ли… ну, это… молод?

— Очевидно, нет, — с горечью ответил Макрон. — Император издал указ о новом порядке отбора и назначения оптионов. Теперь, чтобы получить этот чин, нужно быть долговязым, тощим и знать назубок труды греческих и латинских писак. Предпочтение отдается тем, кто сведущ в стишках или пьесках.

Солдаты недоуменно таращились на него, но Макрон был слишком сердит, чтобы снизойти до более вразумительных пояснений.

— В общем, вот он, Пиракс. Отведи этого грамотея к писцу. Пусть тот занесет его в список и выдаст опознавательный медальон. Выделишь ему место в спальне своего отделения.

— Но, кажется, новые имена в список состава центурии вносятся только рукой командира.

— Послушай, у меня и без того дел по горло, — вспылил Макрон. — Короче, это приказ. Делай, что тебе сказано, а не трепли языком.

Он стремглав вылетел из столовой и побежал по коридору к своей каморке, возле которой его дожидался Пизон с пачкой каких-то бумаг.

— Командир, это срочно надо бы подписать…

— Потом, — отмахнулся Макрон и, схватив сухой плащ, поспешил к выходу из казармы. — Я сейчас на дежурстве.

Когда дверь захлопнулась, Пизон пожал плечами и побрел дальше, недовольно бурча что-то себе под нос.

Через какое-то время прямой, как жердь, новобранец Катон сидел на верхней койке солдатского спального помещения. Задев макушкой соломенный мат, подложенный под черепицу кровли, он нервно поежился: нет ли там крыс? На груди юноши темнел медальон — небольшая свинцовая бляшка с его именем, номером легиона и имперской печатью. Эта вещица, подумал он горестно, всегда теперь будет с ним. До отставки или до гибели в одном из сражений. Тогда ее снимут служивые из похоронной команды, довольные тем, что труп удалось опознать. Уткнув подбородок в колени, Катон опечаленно размышлял, как ему выпутаться из этой кошмарной истории. Каморка, тесно заставленная солдатскими койками, если и отличалась от подсобных чуланчиков дворцовых конюшен, то далеко не в лучшую сторону.

А сами солдаты!

Просто животные, их по-иному нельзя и назвать. Пьяные, дурно пахнущие, непрерывно рыгающие. Катон с трудом сдерживал тошноту, когда ему их — одного за одним — представляли. Они, в свою очередь, по всей видимости, тоже не знали, как к нему относиться. С одной стороны, он был для них вроде начальником, с другой, каждый из них полагал, что справился бы с обязанностями помощника центуриона много лучше, чем какой-то столичный молокосос. Последнее явственно проступало во всех неприязненных взглядах.

А говорили эти скоты лишь о том, кто трахнул больше девиц, убил больше варваров, дальше всех плюнул или громче всех бзднул. Усилием воли Катон заставил себя слушать все это не морщась, потом, выждав достаточно приличное время, свесился с койки и вежливо поинтересовался, не покажет ли кто ему его комнату. Все разговоры мгновенно прервались, все лица в помещении обратились к нему, и только тут до него вдруг дошло, насколько он влип.

Ближе к вечеру, когда сумерки сделались гуще и легкий морозец начал пощипывать щеки, Катон притащился в казарму. Там было тихо, но, закрыв дверь, юноша понял, что он не один, и ощутил укол раздражения. Он так ждал конца этого невероятно долгого дня, и вот даже теперь не имел возможности хоть немного побыть в одиночестве. Пиракс сидел на своем лежаке и штопал форменную тунику. Когда Катон, не раздеваясь, вскарабкался на свою койку, он поднял голову.

— Нелегкий денек выдался, а, новичок?

— Да, — буркнул Катон, не желая вступать в разговоры.

— Дальше будет еще хуже.

— Да ну?

— Думаешь, справишься?

— Да! — решительно ответил Катон. — Справлюсь. Обязательно справлюсь.

— Сомневаюсь. — Пиракс покачал головой. — Ты слишком хилый. Я даю тебе месяц.

— Месяц? — сердито спросил Катон.

— Ага. Месяц, если ты не дурак. Если дурак, может выйти и больше.

— О чем вообще ты говоришь?

— Да о том, что в твоем присутствии здесь нет ни капли смысла. Не из того теста ты слеплен. Хилый слабак, вот ты кто. И тут ничего не изменишь.

— Мне скоро семнадцать.

— Это не в счет. Дело не в возрасте, а в крепости тела. Ахнуть не успеешь, как Бестия обломает тебя.

— Не обломает! Скорей я умру!

— Может, дойдет и до этого. — Пиракс пожал плечами. — Вряд ли кто-нибудь опечалится.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Да так, ничего. — Пиракс снова пожал плечами и вернулся к оставленному занятию, аккуратно — стежок за стежком — накладывая на разрыв ровный шов.

Катон, разалевшийся от волнения и стыда, невольно залюбовался сноровистыми движениями его рук. Конечно, некоторые рабы при дворце тоже в случае надобности занимались починкой одежды, но тем не менее штопка считалась преимущественно женской работой, и то, что мужчина умеет так ловко управляться с иголкой, казалось чем-то весьма необычным, похожим на фокус.

А намек Пиракса был ему очень понятен. Заняв должность оптиона, он, Катон, волей-неволей нажил себе кучу врагов. Да и центурион Бестия, похоже, его невзлюбил, и хуже того — даже кое-кто из новобранцев. В первую очередь это относилось к молодчикам из перуджийской тюрьмы, с ними Катон столкнулся еще в дороге. В их вожаки мало-помалу выдвинулся приземистый, бочкоподобный детина, отличавшийся столь редкостным безобразием, что сотоварищи тут же дали ему прозвание Пульхр.[1]Урод только скалился, обнажая огромные зубы. На одном из переходов Катон оказался непосредственно позади этого малого, и тот на привале вдруг обернулся и потребовал передать ему фляжку. Вроде бы мелочь, но в тоне Пульхра звучала такая угроза, что фляжка словно сама собой выскользнула у Катона из рук. Пульхр, смачно чмокая, сделал несколько энергичных глотков, а потом стал угощать вином приятелей.

— Ты хочешь пить? — осклабился он. — Тогда забери у меня свою баклагу.

— Отдай мне ее.

— Возьми сам.

Вспомнив об этом, Катон снова вспыхнул, и его совесть вновь потребовала ответа, как в этом случае повел бы себя настоящий мужчина? Надо полагать, настоящий мужчина без промедления наградил бы обидчика тумаком. Правда, этот поступок шел бы вразрез со здравым смыслом, ведь осмелиться выступить против этой гориллы мог только тот, кто сложен по меньшей мере из кирпичей. К тому же громила вдруг резко подался вперед, и Катон инстинктивно отпрянул, отчего все вокруг рассмеялись, а проходящий мимо легионер, оценив ситуацию, молча забрал у Пульхра фляжку и для острастки ткнул смутьяна тупым концом копья. Пульхр плюнул в его сторону, а Катону, растерянно вертевшему в руках пустую посудину, мрачно пообещал: