Черные глаза китайца беспокойно метались. Долтри верил, что китайцы, в отличие от белых, могут смотреть на солнце не мигая, даже если оно бьет им прямо в глаза. Возможно, это было не так, но ни один ученый не взялся бы объяснять, почему с китайскими моряками никто не может сравниться в остроте зрения, а в машинном отделении лучше шотландцев не найти? Энни уважал науку, но ему делалось неприятно, когда ученые мужи унижали его своим морализаторством, куда более тошнотворным, чем религиозные проповеди.

И сейчас он, стоя на крышке параши, видел сквозь решетку, что Ли Вэнчи перестал молиться и дождем обвинений поливал всех и вся на вполне вразумительном кантонском.

Затем китаец взошел на помост, ему на шею накинули петлю, и Стрэчен добросовестно поправил ее. И вдруг китаец обратился к Каткарту, военному врачу колонии. Он прожил в Гонконге около двадцати лет и неплохо говорил на кантонском. Сейчас доктор внимательно слушал Ли Вэнчи. Старший надзиратель Льюлин раздраженно вмешался:

— Доктор, не задерживайте нас. Надеюсь, он не жалуется на здоровье?

Теоретически перед казнью приговоренный должен быть здоров.

— Он хочет сделать какое-то признание, мистер Льюлин. И желает, чтобы его записали.

— Какие еще признания, доктор? Сейчас у него нет на это права.

— Кажется, это обвинение в чей-то адрес.

— Да этот подлец просто время тянет, — вставил капрал Стрэчен. — Чего его слушать, надо заканчивать дело.

— Знаете, мистер Льюлин, — продолжал доктор Каткарт, — этот парень говорит, что в тюрьме сейчас находится какой-то важный пират. Думаю, наш друг готов его выдать.

Энни казалось, что он купил билет в кинематограф. Он сплевывал сквозь зубы, и этот звук приводил его в экстаз. На «Мосту вздохов» мистер Льюлин вытащил часы и внимательно посмотрел на них.

— А я считаю, что наш друг замыслил убедить нас отложить казнь.

— Нет, Хью, не похоже.

В конце концов Льюлин согласился на запись признания, и доктор Каткарт застрочил карандашом по обратной стороне счета из столовой. Под сгущающимися тучами ненастного дня чуткое ухо доктора Каткарта ловило слова заранее заготовленного признания Ли Вэнчи. Один раз доктор попросил разъяснить непонятное слово. Пират разъяснил, доктор кивнул, увлеченный постижением новых лингвистических нюансов. Затем он повернулся к нетерпеливо сморкавшемуся старшему надзирателю.

— Ну вот, записал, — сообщил он, откашлявшись, и начал читать громко, исполненный гордости и возвышенного чувства: — «Если волки морей должны умереть…», нет, точнее, «должны быть уничтожены», прошу прощения, да, так лучше — «должны быть уничтожены рукой сифилитичных иностранных уличных собак, тогда тот, кто называет себя Хай Шэн, должен быть разрезан на десять тысяч кусков и умереть. Так как он и есть главарь шестидесяти… под флагом Горы Благоденствия, которые предали людей с западной реки». Проще говоря, банду Западной Реки, как мы ее называем. «Пусть яйца его сгниют. Пусть красные черви продырявят кишки всех его сыновей». Неплохо построенная фраза, как вы считаете? — И карандаш доктора подчеркнул это.

— Капрал Стрэчен, — подал голос старший надзиратель, — подпишитесь как свидетель.

Что Стрэчен и не замедлил сделать.

Пират Ли Вэнчи улыбался, что было для него так несвойственно; его физиономия не была приспособлена к этому, да и врожденный навык отсутствовал, поэтому лицевые мышцы повиновались с большим трудом. Но даже в утренних сумерках ненастного дня Энни различил зловещий оскал улыбки, а Стрэчен в это время затягивал узел за левым ухом приговоренного. Затем старый и пьяный шотландский вояка выбил клин из помоста, и сила тяжести лишила жизни еще одного человека.

Пять минут спустя, стоя на приставной лестнице, придерживаемой Стрэченом, доктор Каткарт проверял пульс повешенного, тихо покачивавшегося над узкой улочкой внизу. Шея Ли Вэнчи неестественно вытянулась, голые ступни были забрызганы испражнениями, но выражение лица не изменилось. И что самое плохое, пульс прощупывался, хотя в этом не было ничего необычного. Еще несколько минут, и тогда уж наверняка он будет мертв.

Над горизонтом поднялось солнце, огромный желто-красный диск, похожий на медный гонг. И впервые с начала ноября солнечный свет проник на территорию тюрьмы. Ярко-желтый луч насквозь пронзил узкую улочку, тянувшуюся строго с востока на запад, и высветил улыбку Ли Вэнчи, запечатлев ее в памяти тех, кому выпала привилегия стать свидетелями ее появления. Но затем солнечный свет исчез за плотной черной массой тучи; вместе с ним крышка параши лишилась силы удерживать тело Энни и со стоном разломилась пополам, а голая нога Энни провалилась, погружаясь в мочу, которой в столь утренний час было не более двух кварт.

И Энни с оскверненной ногой и пустым желудком вдруг осознал, что настал момент, когда он должен вмешаться, настал час его игры. Почему? Почему человек, который в течение пятидесяти лет учился только одному — выживать, неожиданно решил проявить инициативу? Во имя некой справедливости? Или Энни Долтри почувствовал шанс?

— Ваша честь, — обратился Энни к начальнику тюрьмы, — Хай Шэн не пират. Как только в голову может прийти такое?! — Он содрогнулся всем своим громадным телом.

Допрос проводился в кабинете начальника тюрьмы. Эта комнатка казалась меньше камеры Энни, на стенах осела влага, лопасти вентилятора вращались с характерным хлопком. Энтони Беллингэм, майор в отставке, сидел за столом. Заключенный № 43 141/«Е», Анатоль Долтри, стоял перед ним по стойке «смирно», а доктор Каткарт с отсутствующим видом сидел на стуле. У двери стоял охранник. За окном моросил дождь.

— Долтри, пожалуйста, воздержись называть меня «ваша честь». Обращайся просто «сэр».

— Сэр, Хай Шэн был поваром на моем «Морском флюгере». Это торговая шхуна, сэр, водоизмещением девяносто шесть тонн. Хорошая шхуна! Я знаю, вы бы сумели оценить ее достоинства. Хай Шэн был моим поваром с мая прошлого по январь этого года. Он нигде не учился своему ремеслу, сэр, но готовил отлично. И к команде с вопросами не приставал. Вообще был честным моряком. А овсянку, сэр, я сам научил его варить.

Энни говорил с распевным шотландским акцентом, очень медленно, — так любили выражать свои мысли рыбаки с берегов реки Клайд. Этим они буквально доводили слушателей до смертельной тоски. Стараясь усилить впечатление, Энни вдобавок не пожалел свечного воска для усов, и их кончики ощетинились, подобно двум желтоватого цвета пикам. Держался он уверенно и открыто. Стоял, выбросив одну ногу вперед и широко развернув ступни, подобно полковому волынщику. Его непринужденно сцепленные в замок руки будто поддерживали кожаную сумку с мехом (обязательный атрибут к костюму шотландского горца).

— Твой повар, говоришь? Этот узкоглазый сорвиголова? — грозно произнес майор Беллингэм.

— Сорвиголова? Да вы, сэр, что-то путаете. Он, конечно, человек неглупый, с характером. Если недобрым словом покроешь его лапшу, скажешь, например, что она похожа на драное исподнее под клейким вонючим соусом, то Шэн как стоит с большим кухонным ножом в руке, так и набросится на тебя. Маленькое замечание, и твоя жизнь на волоске. Говорю вам, сэр, толкнуть его на убийство было делом плевым.