— Хорошо, ваша милость.

Но никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Энни утверждал, что чертов груз был украден прямо с корабля, когда Бернардо Патрик Гудзон (его первый помощник), выпив китайского пива, подхватил малярию и валялся в беспамятстве. Присяжные прониклись к нему состраданием и решили поверить в правдивость его слов. Воры (или покупатели) не были арестованы, оружие исчезло, береговая полиция тщательно пересчитала оставшееся на борту. Агент законного покупателя оружия, привезенного Энни, маршала Сунь Чуаньфана, на тот момент державший под контролем город Наньчань и равнины к югу от Янцзы, ничем не мог ему помочь. Маршал пришел в бешенство: оружие, предназначавшееся ему и доставленное в соответствии с законом, до него не дошло, весь груз был конфискован полицией Гонконга. Вскоре не знающая покоя армия маршала была на нескольких фронтах вовлечена в беспорядочные вооруженные стычки с войсками Чан Кайши…

Детали дальнейших событий весьма утомительны для описания.

Вполне естественно, что в британском Гонконге не очень-то любили читать «Южно-китайский еженедельник», который называл колонию рынком оружия, открытым для обеих враждующих сторон, точнее сказать, для всех, поскольку на территории Китая в действительности насчитывалось не менее дюжины независимых армий, воевавших между собой. Теоретически существовало международное эмбарго на ввоз оружия от 5 мая 1919 года. Оно было инициировано американским министром в Шанхае и подписано Британией, Францией, Россией и Японией — всеми, кроме Германии, продолжавшей поставлять в Китай массу оружия. Затем русские нарушили эмбарго, начав поставки коммунистам, и вскоре декларация стала лишь клочком бумаги. Америка продолжала пополнять арсенал националистов в Кантоне. Здесь собирались британские пулеметы «виккерс» и изготавливались патроны для русских винтовок (около семисот тысяч в месяц). В Гонконге можно было совершать любые сделки, включая продажу противогазов и самолетов. Требовалось только не предавать эти сделки огласке.

Энни знал все тонкости подобных дел как непосредственный их участник. Толкать Китай к национальной катастрофе ему не хотелось, в каком-то смысле это даже наводило на него тоску. Но Энни делал здесь бизнес, и, хотя он не испытывал пристрастия к китайской кухне, китаянки все же казались ему чрезвычайно привлекательными, и он усиленно пытался понять, почему его так тянет к ним. Нет, Энни не был наивным. Барни (Бернардо Патрик) Гудзон все время сыпал ему соль на раны, повторяя, что нечего было мелочиться и продавать кольты на сторону какому-то поляку. Когда же дела стали совсем плохи, он непрестанно твердил одни и те же упреки, а потом истерически смеялся. Ему-то повезло, ведь его тогда в порту не было!

К концу тюремного срока Энни почувствовал, что теряет самообладание. Он отчетливо сознавал, что попал в тюрьму по ложному обвинению. Тем не менее воспринимать свое положение философски он не мог, как не стал бы заключать пари при полной уверенности проигрыша или играть с нечестными людьми, использующими крапленые карты. Потом на правах победителей подобные мерзавцы будут еще угощать спиртным всех наблюдавших за игрой…

Однако именно в тюрьме Энни сделался настоящим игроком.

В период с 4 сентября, того дня, когда на его одежде появились буква «Е» и красная стрелка, с Энни произошло нечто значительное. Никогда раньше он не сидел в тюряге, и попасть туда впервые в его возрасте было слишком уж поздно. Также впервые в жизни он оказался в непосредственной и вынужденной близости с китайцами, населявшими зловонные трущобы узеньких улочек и имевшими особенно убогий вид для восприятия белого человека. Волей-неволей в нем прорастали семена сострадания к ним. Возможно, это было всего лишь отвращение, но оно все же было похоже и на сострадание.

Но — внесем ясность — Энни всегда стремился водить дружбу преимущественно с англичанами. Ностальгия по Шотландии — земле, которую он почти не помнил, и пагубная страсть постоянно мимикрировать заставляли его притворяться англичанином. (Он, например, с легкостью мог перейти с кокни на шотландский диалект.) Эта благосклонность к англичанам, странному народу, который (как и китайцы) жил в полной уверенности в своем превосходстве над всеми остальными народами, могла привести к искушению посмотреть с презрением на окружающий мир.

Энни не лез в бутылку по поводу своего заключения. Он нанес серьезный удар закону, по выражению детектива Кеннета Эндрюза, — пошел на риск и проиграл. Но в тюрьме любой проигравший становится животным, приговоренным к несвободе и настойчиво питающим отвращение к силам, сделавшим это. Что ж, если Британская империя в течение шести месяцев тычет человека лицом в его собственное дерьмо, не стоит ожидать, что он будет испытывать горячую любовь и к одному, и к другому. Надо еще добавить свойственное Энни отвращение ко всякой власти. Чтобы определить источник такой антипатии, нужно было бы совершить путешествие в детство, которое каждым взрослым человеком забыто, а Энни в особенности. Именно там крылась причина, почему такой крупный мужчина настаивал на том, чтобы его звали женским именем. А объяснялось все просто: в тюрьме «Виктория» бунтарский дух, до сих пор крепко спавший в его душе, пробудился, достиг высшей точки и готов был вырваться наружу.

— Его есть очень больсой, — сказал Хай Шэн, знаток и владелец тараканов, разглядывая участника, выставленного Энни на забег в четверть четвертого. — Волсебная Птица летать быстло на осень-осень маленький ножка.

Волшебная Птица Надежды, таракан, принадлежавший Хай Шэну и выигравший наибольшее количество призов, по мнению хозяина, был лишь новичком. У Хай Шэна были масса разменных монет разных валют и, кроме того, английские булавки, таблетки аспирина, пуговицы, зубные щетки, крупинки опиума, бинты и пряжка Энни с головой верблюда, — все это служило доказательством его глубокой компетентности и осведомленности.

— Как ты звать твое жилное животное? — скептически спросил Хай Шэн.

— Чемпион Демпси.

На будто лакированной спинке своего таракана Энни вывел белой известью большую букву «Д».

— Ха, Дим Си не есть больсе чемпион.

Возникла пауза. Энни не мог понять, все ли в порядке у китайца с головой.

— Что?

— Джеки Дим Си его есть побить молодой парень.

Энни потер лицо ладонями. На ощупь оно напоминало старую автомобильную покрышку.

— Повтори-ка, чего сказал, — переспросил Энни.

— Джеки Дим Си его побить Чин Тани.[2]

Наконец до Энни дошло, почему он не может понять китайца. Джин Танни — из морских пехотинцев, шустрый и дерзкий, — прославился тем, что был побит престарелым Гарри Гребом. Танни — он полутяжелого веса; да, прошлым летом он вызывал Джека на бой, но тот лишь посмеялся.

— Шэн, дружище, — небрежно произнес Энни, — тот, кто рассказал тебе эту байку, просто посмеялся над тобой.