Последние слова Шмелев произнес не совсем уверенно: немцы уже заняли почти всю Белоруссию; через Липню непрерывным потоком двигались беженцы — спрева эшелоны, затем машины, а накануне показались обозы на лошадях и, наконец, просто пешие, убегавшие от врага вглубь страны, бросив все свое имущество. Газеты и радиопередачи были переполнены рассказами о жестокости немцев и об издевательствах над мирным населением; русские войска отступали и отступали, и у всех, кто говорил бодрые слова, на сердце было неспокойно.

Валентина Федоровна плакала и опять упрекнула и своего мужа, и Шмелева за то, что они не сумели достать бронь…

Николай держал на руках сына и говорил со всеми: с мальчиком, со Шмелевым, с другими знакомыми и незнакомыми людьми, со всеми, кроме жены… Он был единственным, вероятно, в толпе отъезжающих и провожающих, кто с нетерпением ожидал отправления поезда.

Андрея Новикова провожали мать и маленький брат; мать все время ему что-то толковала, но он слушал ее напутствия очень рассеянно и все время с тоской и надеждой поглядывал то на дверь вокзала, то на дорогу, ведущую с платформы прямо в город…

Паровоз загудел и несколько раз двинул взад и вперед ряд красных товарных вагонов. Все бросились к поезду.

Венецкий, поцеловав Мишу, передал его жене и вскочил в вагон одним из первых, за ним последовали Виктор, Володя и другие.

Андрей прыгнул на подножку вагона последним и повис, держась рукой за дверь и продолжая вглядываться вдаль.

Вдруг его глаза вспыхнули радостью, он спрыгнул вниз и стремительно бросился навстречу стройной женской фигурке в светлом платье.

— Маруся! Все-таки пришла…

— Еле вырвалась с работы… хотела на моего дурака еще раз посмотреть… — проговорила запыхавшаяся от бега Маруся.

Андрей крепко обнял ее и поцеловал; она наспех ответила на этот поцелуй и сдернула с его головы пилотку.

— Оболванили!.. Ну и чудной же ты стриженный!.. Как галченок!.. Андрей отступил. Его губы по-детски обиженно дрогнули; Маруся это заметила.

— Уже обиделся? Смеху не понимаешь!.. Будто не знаешь, что я всегда шучу… Ты и в самом деле с волосами гораздо лучше был…

Андрей хотел что-то сказать, но в эту минуту поезд тронулся, и он еле успел вскочить на ходу.

— Прощай, Маруся! До свидания! Пиши! — кричал он, махая пилоткой.

Ему хотелось крикнуть, что он ее любит больше всех на свете, и будет любить вечно… но кругом было столько народу… А главное — Маруся могла опять ответить какой-нибудь насмешкой…

А поезд набирал скорость, скрипел на ходу буферами старых, потрепанных вагонов, и уже увозил Андрея вместе с его недосказанным словом любви — навстречу войне и смерти…

Он стоял около широко раскрытой двери вагона, рядом с Венецким и Белкиным; Виктор Щеминский сзади обнял их всез троих на плечи и затянул «Если завтра война». Песню подхватил весь вагон.

Мимо них проплыл приземистый вокзал с надписью «Липня», потом водокачка, багажный склад, ларек. Толпа провожающих слилась в одно пестрое пятно.

Поезд шел все скорее и скорее; замелькали серенькие домики с цветущими картофельными огородами, кирпичный завод, МТС…. Затем потянулись засеянные поля, луга, частью скошенные, частью бело-лиловые от ромашек и колокольчиков… Деревня на пригорке, другая — в лощине… и от горизонта начал надвигаться дремучий старый лес, где водились волки, медведи и лоси… лес, носивший название «Вороний Мох»…

… «Если завтра война, всколыхнется страна, От Кронштадта до Владивостока…»

Пел весь вагон; в общем хоре выделялись два голоса: высокий, заливистый тенор Виктора и звучный, бархатный баритон Венецкого; песня ширилась, подпевали соседние вагоны, аккомпанировал стук колес…

… «Всколыхнется страна, велика и сильна,

И врага разобьем мы жестоко…»

Недоезжая леса был переезд и маленькая будка; поезд замедлил ход.

По дороге с горы спустилась к переезду стройная девушка в синем ситцевом платье и белом платочке и остановилась у шлагбаума, пережидая поезд; вагоны один за другим проходили мимо нее.

Венецкий вдруг узнал ее: это была «Леночка из райзо», та самая, которую приводили к нему часовые на игрушечной войне, к которой его приревновала Валя…

Он сорвал с головы непривычную пилотку и махнул несколько раз; другие тоже махали, и Лена в ответ махнула рукой, и Николаю очень хотелось, чтоб это прощальное приветствие было послано именно по его адресу, но он знал, что это маловероятно: гораздо правдоподобнее было считать, что оно относилось к кому-то другому в поезде, или ко всем вместе, а его лично она даже вряд ли узнала…

* * *

Кончился памятный июнь 1941-го года. Наступил июль. Стояло жаркое, но не засушливое лето; хлеба на полях поднялись стеной, ожидался огромный урожай, такой урожай, какого в малоплодородном Липнинском районе самые старые старики не помнили.

Но теперь об урожае почти никто не думал.

В деревне и в городе люди работали, но работали по инерции, потому что не было еще ничего такого, что остановило бы привычную работу, но каждый уже чувствовал, что работает он впустую…

Война с каждым днем подступала все ближе и ближе; нескольким сокрушительным бомбардировкам подвергся областной город Днепровск.

Однажды какой-то немецкий самолет, по-видимому, заблудился и залетел в Липню, в которой отродясь не было никаких военных объектов.

Он минут десять кружил над городом, строчил из пулемета по крышам и сбросил одну небольшую бомбу. Пулеметной очередью убило поросенка, а бомба поломала амбар и разворотила картошку на двух смежных огородах.

В общем, потери были небольшие, но страху с непривычки натерпелись липинцы немало…

* * *

Во дворе райисполкома все служащие, вооружась лопатами, копали траншеи, которые почему-то назывались «щелями»; согласно тоненькой брошюрке о правилах противовоздушной обороны, эти щели полагалось рыть зигзагами.

И зигзаги заняли половину двора, огород уборщицы Степановны и заехали в неогороженный сад соседнего так называемого «Ольховского» дома, где до революции жил помещик Ольховский, а теперь размещались почта, телеграф, телефонная станция и радиоузел.

Около самой стены Ольховского дома копала Маруся, рядом с ней оказалась Лена Соловьева.

Маруся работала торопливо, с ожесточением нажимая на борт лопаты подошвой туфельки с высоким каблуком. Лена копала спокойно, даже как будто медленно, но ее работа продвигалась быстрее Марусиной.

— Как я их ненавижу! — сказала Маруся, с сердцем отбрасывая очередную порцию глины. — Фашисты проклятые!.. Вот так бы и убила фашиста своими руками, если бы подвернулся!..

Лена промолчала.

— Слушай, Лена, как ты можешь так?.. Минск эти мерзавцы взяли, Бобруйск взяли, того и гляди к нам пожалуют!.. А ты спокойна, хоть бы что!..