— Тем, что я стану беспокоиться, я все равно немцев не остановлю… — большая лопаты глины аккуратно легла на край траншеи.

— Не беспокоиться надо, а действовать! — перебила Маруся. — В армию надо идти!..

— Чего же ты не идешь в армию?

— Да я ходила в военкомат, а там толку не добьешься: я хочу в связисты, а меня на курсы медсестер посылают… а мне медицина хуже горькой редьки…

Некоторое время они копали молча; потом Маруся опять заговорила.

— Я бы так хотела на фронт!.. Знаешь, мне кажется, если бы сказать нашим солдатам (она мечтательно улыбнулась), они бы перестали отступать, ринулись бы вперед на немцев и разбили бы их вдребезги….

Лена засмеялась.

— Значит, если ты скажешь солдатам ринуться — они тебя сразу послушают и разобьют немцев?.. А я и не знала, что у нас в Липне имеется такая Жанна д'Арк!

— А почему нет? Жанна д'Арк была простая крестьянка, а стала во главе армии…

— Ну, что же, попробуй!.. К тому же ты можешь с ними говорить по радио, а у Жанны такой возможности не было.

— У тебя, Ленка, не поймешь, когда ты всерьез говоришь, а когда смеешься! — с досадой проговорила Маруся; она забыла, что сама была первой насмешницей.

Снова последовало молчание. Обе подруги усердно копали землю.

— Лена, пойди сюда, посмотри! — вдруг позвала Маруся.

Лена с трудом протиснулась мимо нее в узкой траншее и посмотрела: оказалось, что Маруся, копавшая у самой стены Ольховского дома, углубилась ниже фундамента; потом, из-за своего всегдашнего любопытства, она выгребла из-под этого фундамента землю, и ее лопата неожиданно прошла насквозь в пустоту.

— Как ты думаешь, что там такое?

— Вероятно, подвал… Только почему он ниже фундамента? Странно…

— Давай посмотрим!

И Маруся принялась энергично расширять лопатой отверстие, а когда оно оказалось достаточно большим, полезла исследовать; Лена немного подумала и тоже полезла.

Все остальные в это время копали зигзагообразную траншею на противоположной стороне двора и ничего не видали.

Вскоре исследовательницы вылезли обратно: ничего интересного не оказалось, это был самый обыкновенный подвал, низкий, сырой и темный, а в том месте, где снаружи в стену уперлась траншея, с внутренней стороны у самой стены была вырыта яма для хранения овощей; на дне ее были остатки гнилой картошки.

— А знаешь, — сказала Лена, обчищая юбку от земли. — По-моему, от бомбежек гораздо лучше можно спрятаться в таком подвале, чем в этих канавах.

— В подвале прятаться нельзя! — авторитетным тоном возразила Маруся. — В случае прямого попадания может засыпать!..

— Это в инструкции так написано? А в этом зигзаге что от тебя останется в случае прямого попадания?

Маруся на минуту задумалась, внимательно оглядела «зигзаг», потом лихо тряхнула своими темными кудрями с шестимесячной завивкой и ответила:

— А, вероятно, останутся рожки да ножки, как от бабушкиного козлика.

— Вы кончили? — спросил сверху чей-то голос.

— Сейчас кончим! — откликнулась Маруся и начала поспешно заделывать глиной лазейку под фундаментом и уничтожать следы своих исследований.

* * *

Дня через три после этих земляных работ, Лена пришла утром на работу и поднялась на второй этаж райисполкомовского дома. Но в помещение райзо, находившееся в конце коридора, она пробралась с большим трудом: коридор был набит битком, толпа осаждала двери Куликовского кабинета.

Женщины, многие из которых привели с собой детей, старики (последние большей частью евреи), требовали предоставить им транспорт для эвакуации.

— Товарищи, не устраивайте паники! — кричал Куликов, стараясь покрыть общий шум. — Машин у нас нет: все машины мобилизованы под военные перевозки!..

Шум усилился.

— Что же нам делать? Пропадать, что ли, с малыми ребятами? — послышались плачущие женские голоса. — Пусть лошадей дают, если нет машин!.. Немцы уже к Днепровску подходят!.. Беженцы оттуда идут… говорят, Днепровск весь разбомбили…

— Товарищ Куликов, нам никак нельзя оставаться! — доказывал мужской голос с сильным еврейским акцентом. — Мы — евреи, а немцы евреев убивают…

— Вы обязаны мне предоставить транспорт! — выделялся из общего крика высокий резкий женский голос, показавшийся Лене знакомым. — Мой муж на фронте, у меня ребенок…

— Вы-то еще почему ко мне явились? — огрызнулся Куликов. — Идите к Шмелеву — у него свой транспорт…

«Ах, это та ревнивая жена…» — вспомнила Лена, узнав по голосу Валентину Венецкую.

Дверь Куликовского кабинета хлопнула; он заперся на ключ.

Крик в коридоре стал еще сильнее.

— Давайте машины!.. Лошадей давайте!.. — слышались голоса. — Уже из Мглинки беженцы поехали — там немцы подходят!.. Что нам делать?… Всех немцы перебьют!.. Не пешком же бежать с малыми детями?!.. Мой муж у вас работал… Мужья на фронт пошли, а нас с детьми немцу оставляют!.. Сами-то начальники уедут, а до нас, до рабочих, им дела нет!.. Они себе машины берегут!..

Тут злосчастный председатель райисполкома не выдержал, распахнул дверь и выскочил в коридор

— Уходите все отсюда! — закричал он срывающимся голосом. — Никаких немцев в Липне никогда не будет!.. Слышите?! Никогда!.. А кто распускает панические слухи, того я отправлю в трибунал!..

Лена отошла от коридорной двери в комнате райзо и подошла к окну; с высоты второго этажа был очень хорошо виден двор соседнего дома, где жил Куликов.

На этом дворе стоял трехтонный грузовик, выше кабинки нагруженный домашними вещами; жена Куликова вскидывала на машину еще и еще какие-то узлы, о чем-то спорила с шофером; потом она села в кабинку, держа на коленях большую сумку, а сын ее, пятнадцатилетний долговязый парень, влез на самый верх и лег ничком на вещи, держась обеими руками за веревки.

Машина тронулась, тяжело переваливаясь, развернулась прямо под окном, в которое глядела Лена, и выехала на улицу; между тюками, чемоданами и мебелью белела кора во все щелки напиханных, мелко нарубленных березовых дров, а выше всего трепетали по ветру широкие листья огромного фикуса.

Когда машина с семьей и имуществом председателя райисполкома скрылась из виду, Лена снова вышла в коридор.

Куликов уже не кричал и не шумел, в коридоре его не было; дверь в его кабинет была закрыта.

Все посетители столпились вокруг худощавой женщины средних лет, с тонким, уже увядшим лицом и добрами лучистыми глазами; на ее поношенной жакетке блестел орден — Знак почета. Она всех опрашивала и заносила в список.

Это была Евдокия Николаевна Козловская, директор средней школы и депутат Верховного Совета по Липнинскому избирательному округу.