Супруга юбиляра, замерев, ждала продолжения. Есть женщины, глядя на которых, видишь одежду и украшения, а сами они как бы за этим забором; встречаются дамы, в глазах у которых вопрос: «Я красива? Ну, скажите, я – красива?» Бизнес-леди выделяются прозаичностью. Занятие бизнесом вымывает обаяние, и тут никакие драгоценности и неохватное декольте не помогут. Кстати, о декольте: почему-то многие уверены, что это их козырной туз, в чем сильно ошибаются, чаще это – шестерка пик. Жена юбиляра была бизнес-леди, одета подчеркнуто элегантно, и так жирно подчеркнуто, что видно за версту; ну, а прическа, конечно, такая же – и не иначе! – как у жены президента.

– Хватит ломать комедию! – раздраженно выкрикнул юбиляр.

– А жизнь ломать можно?! – парировала актриса. Тут хитрость простая: на возможные реплики пишутся ответы, если реплик нет никаких, артист произносит их сам: «Вы хотите сказать: не надо ломать комедию? А жизнь ломать можно?!», после чего, какой бы ни был тугой зал, все равно кто-нибудь ввяжется в разговор.

– Я первый раз их вижу! – отбояривался юбиляр.

– Конечно, – давила Раиса, – если ты уехал, когда жена была в положении! Записку только оставил…

Толстуха выудила из лифчика записку и прочитала: «Дорогая, срочно посылают в командировку, целую. Твой Андрей!»

– Это чушь! – вскричал Андрей. – Сколько им лет?! – И понял, что этим вопросом как бы выдал себя. – Мне все равно, сколько им лет! – отмахнулся он, отчего получилось еще хуже.

– Конечно, все равно, а я ночи не спала! Знаешь, как это страшно, когда одна в квартире?! – выкрикнула толстушка фразу, которой не было в сценарии, и выкрикнула с такой достоверностью, что даже я на секунду подумал, будто она жена этого юбиляра. Так бывает иногда в театре, к сожалению, все реже; когда забываешь, где ты, и входишь в действие, что называется, всем сердцем. Не ожидал я от толстушки, не ожидал…

А она продолжала уже по сценарию:

– Зла я на тебя не держу, спасибо тебе за те счастливые часы… и за детей! Поздравляю тебя…

– Но я вас не знаю! Первый раз вижу! Позовите охрану!

Два крепких парня в черных костюмах, что сидели на них, как рыцарские доспехи, шагнули к Раисе.

– Чего уж дурака-то валять! – укоризненно произнесла Раиса. – Успокойся, уезжаем мы. Навсегда, и претензий к тебе не имеем, вот, подпиши, – протянула она бумагу, – что ты не имеешь тоже!

– Что подписать?! – Глаза у юбиляра бегали чуть не по всему лицу. – Зачем мне что-то подписывать?!

– Зачем ему что-то подписывать? – повторил тамада, как будто переводил с другого языка.

– Как зачем? – обращаясь к гостям, объяснила Раиса. – Чтоб претензии не было, а то ведь сейчас как: разойдутся, а потом воруют друг у дружки детей-то!

– Я не собираюсь никого воровать!

– Ну, так и подпиши! – шагнула к нему Раиса. – А то сегодня не нужны, а завтра – вынь да положь! А в старости еще потребуешь, чтоб они тебя содержали! Подпиши…

– Да подпиши ты им, – раздался чей-то балагуристый голос.

– Ага, – поняла какая-то женщина, – подпишешь – значит, признал!

– Сейчас это не проблема: сделают анализ ДНК – и всё! – нашелся знаток.

– Да что признавать-то, что признавать! Вот наша свадебная фотография! – достала и показала толстушка. – А как он добивался моей руки! – обратилась она к женщинам. Это тоже беспроигрышный прием, потому что всем женщинам любопытно, как кто-то другой добивался?

– Как? – спросили сразу две.

– На коленях стоял!

– Нет! – выкрикнул юбиляр.

– Ну да, потом встал, – как бы подтвердила слова юбиляра толстушка, – а сначала стоял!

– Зятек, подпиши – на поезд нам надо! Что уж там – дело прошлое! У тебя своя жизнь, у ей – своя! – указала Раиса на толстуху, которая ходила от стола к столу и показывала довольно удачно смонтированную фотографию.

И тут черт принес Снегирева. Оставленный в резерве на случай чего выскочить с криком: «Сколько можно его упрашивать!», он, оказывается, нашел собутыльника, заглотнул не меньше двухсот граммов водяры, и выскочил невпопад со словами: «А вот и я!» На груди у него болталась гармонь.

Чтоб он не запел, Раиса заткнула ему рот ладонью и объявила:

– А это тесть его!

– Кто? – испуганно переспросил тамада. Он вообще чего-то перепугался больше всех – знать, причина была.

– Тесть его! – кивнула на юбиляра Раиса. – Подписывай, ну!

К юбиляру наклонился некто услужливый и что-то шепнул. Вероятно, научил поставить не ту закорючку.

– Давайте вашу бумагу! – рявкнул юбиляр. – Я подпишу, чтоб только вы убрались!

Раиса сунула ему, он подмахнул.

– А теперь, Андрей Никитыч, прочитайте, что вы подписали! – Толстушка выхватила у него бумагу и зачитала сама: «Я, Андрей Никитович, от всей души благодарю всех, кто пришел поздравить меня в этот торжественный для меня день!»

Хохот раздался… аж захлебывались! Послышались голоса: «Да я сразу догадался!», «Это же было сразу видно!», как будто не водили их за нос всю жизнь: коммунизм через 20 лет, отдельная квартира в двухтысячном году, Ельцин обещал лечь на рельсы. Сказал летом, что если его выберут, то осенью у всех всё будет, а откуда это «всё» могло взяться? А на рельсы не лег, хотя в России самая протяженная сеть железных дорог! А потом – «МММ», «Тибет», «Чара», обещавшие 100–200 % годовых, и – подольская Властелина, покровительница артистов эстрады, при виде которой Бабкина с придыханием кричала: «Царица!»

Между тем Снегирев развернул свою гармошку и рванул: «Эх, Андрюша, нам ли жить в печали?!» Толстушка, подскочив, выволокла юбиляра из-за стола, глаза у которого встали на место и сверкали как два бриллианта, и пустилась с ним в пляс. Раиса сцапала тамаду и пошла так лихо отплясывать, что зажгла еще нескольких дам, забывших, что они дамы как бы светского общества. Эдик, покинув подсобку, гоголем ходил вдоль стены, показывая, что он здесь не последний человек. Я подумал, что, случись провал, ему впору было бы залезть в шкаф и, как в том анекдоте, кричать: «Выносите мебель!» Детишки, отпущенные на волю, носились между столами, причем Арнольд умудрялся бегать, кричать и есть банан, а Луиза…

В общем, розыгрыш удался, и как ни пытался привлечь к себе внимание тамада, выкрикивая: «А сейчас я хотел бы сказать!..», сказать ему так и не дали. Спев «Андрюшу», Снегирев переключился на советскую песенную классику, и бывшие пионеры и комсомольцы, омываясь своим светлым детством, с радостью ударились в хоровое пение.

Напоследок дружно сфотографировались на память, Андрей Никитович, стоя в центре, держал на руках раскрасневшихся детишек, и, я заметил, на глазах у него были слезы…

Мы шли с Икс Игрековичем по Тверскому бульвару. Эдик, удовлетворенный содеянным, укатил. Актерский состав, упрятав конвертики с гонораром, затерялся в мегаполисе.