Жулио Сезар взглянул на незнакомца, и тот ничтоже сумняшеся повторил:

— Да, я торгую грезами.

Смутившемуся Жулио Сезару некоторое время казалось, что перед ним стоит какой-то продавец биржевых акций. Но, если учесть мысли, которые тот высказывал, это было невозможно. Заинтригованный, он снова спросил:

— Как это? Чем торгуете?

— Я продаю решительность неуверенным в себе, смелость трусливым, веселье тем, кто не способен радоваться прелестям жизни, благоразумие неосторожным и скептицизм людям мыслящим.

Жулио Сезар возмутился, вспомнив время, когда считал себя неким богом, поскольку имел обширные научные знания, и подумал: «Это невозможно! Мне снятся кошмары. Я, наверное, уже умер и не заметил этого. В какой-то момент мне хотелось умереть, потому что я запутался в паутине собственных проблем. Теперь мои мысли спутались еще больше, потому что человек, спасший меня из этого плена, говорит, что торгует тем, чем торговать невозможно. Торгует тем, что всякий может

обрести, но не на базаре». И к его вящему удивлению, незнакомец закончил эту мысль:

— А тем, кто вознамерился свести счеты с жизнью, я продаю запятую.

— Запятую? — переспросил социолог в недоумении.

— Именно так — запятую. Маленькую запятую для того, чтобы поставить ее в своей биографии, получить возможность продолжить ее писать.

Жулио Сезар начал потеть. И вдруг, под воздействием какого-то внутреннего озарения, опомнился. Непочтительный незнакомец только что продал запятую, а он купил ее, не понимая, что делает. Не было ни цены, ни давления, ни шантажа, ни заклинаний. Он купил ее для того, чтобы возродить основу человеческого существования, продлить это существование. Интеллектуал превратился в ученика оборванца. Этому способствовало деликатное проявление солидарности. Он потрогал свою голову, чтобы убедиться в том, что все происходит наяву.

У просвещенного преподавателя социологии проснулась способность к проникновению в суть происходящего. Он посмотрел вниз и увидел толпу, ожидающую его решения. В сущности, эти люди были такими же растерянными, как и он сам. Они могли идти и видеть, но чувствовали себя неуклюжими, согбенными под гнетом некой власти. Им не хватало внутренней свободы для того, чтобы вволю надышаться свежим воздухом.

Преподаватель словно проникал в смысл какого-то фильма, сцены которого были сюрреалистичны и в то же время конкретны. «Этот тип реален, или то, что я вижу, является всего-навсего западней для моего сознания?» — задавал он себе вопрос, испытывая легкое головокружение от очарования собеседника и чувства незащищенности. Никто и никогда не завораживал его так, как этот загадочный пилигрим.

Тут же таинственный незнакомец сделал ему предложение, которое окончательно сразило его.

— Пойдемте со мной, и я сделаю вас продавцом грез.

Это приглашение лишило покоя миллионы нейронов интеллектуала. Он даже не смог никак отреагировать, не мог выговорить ни слова. Он был парализован физически, но способность мыслить не потерял. «Что это за предложение? — думал он. — Как можно следовать за человеком, с которым познакомился всего час назад?» Вместе с тем им овладело непреодолимое желание ответить согласием на это странное приглашение.

Академические дискуссии наскучили ему. Он был одним из наиболее бойких на язык интеллектуалов среди других полемистов, но многие коллеги, включая и его самого, барахтались в грязной луже зависти и тщеславия. Преподаватель сожалел, что в период, когда он получал знания в университете, ему не хватало терпения, не было стимула к бунтарству в области мышления и некоторой дозы сумасшествия, которая раскрепостила бы его способность созидать. Отдельные храмы науки ввели у себя такие строгости, которым позавидовали бы самые суровые конфессии. У преподавателей, научных работников и других мыслящих людей свободы не было. Они должны были следовать правилам, установленным в соответствующих ведомствах.

Сейчас Жулио Сезар стоял перед плохо одетым мужчиной с растрепанными волосами, лишенным социального блеска, который в то же самое время был ищущим приключений подстрекателем, бунтарем против превалирующей ныне идеологии, перед человеком критически мыслящим, обаятельным, наконец, перед человеком, который только что сделал ему самое безумное предложение — продавать грезы. «Как? Кому? С какой целью? Стану ли я объектом насмешек или аплодисментов?» — размышлял интеллектуал. Потрясенный, он вдруг подумал, что каждый мыслящий человек должен пройти совершенно новыми для себя путями.

Несмотря на то что в голове Жулио Сезара царил эмоциональный хаос, а сам он был в какой-то мере спесив, он слыл человеком рассудительным и никогда не устраивал сцен на публике. На крыше «Сан-Пабло — это случилось впервые. Он понимал, что в этот раз стал причиной грандиозного скандала. Он не собирался устраивать представление, а всего лишь хотел покончить с собой. На крышу высотного здания поднялся потому, что дрожал от страха при одной мысли об использовании оружия или яда.

Приглашение отозвалось в его сознании грохотом гранаты, которая разорвалась на сотни осколков, поражаюших его парадигмы. Долгая минута подходила к концу. В этой конфликтной ситуации он размышлял: «Я пробовал жить в радости и строить свою жизнь на прочном фундаменте, но потерпел неудачу; попытался заставить своих студентов думать, но воспитал множество зубрил, способных повторять только то, что им было сказано. Я старался дать что-то обществу, но оно отгородилось от меня стеной высокомерия. Если мне удастся продать кому-то пару-другую грез, подобно тому, как этот странный человек продал их мне, то, возможно, моя жизнь окажется не такой бесполезной, какой была до сих пор».

И тогда я решил идти за ним. Я, человек излагающий эту историю, и есть Жулио Сезар, первый из учеников этого экстраординарного, порождающего смятение человека.

Он стал моим учителем. Я был первым, кто рискнул последовать за ним в путешествие, не имеющее ни цели, ни расписания, полностью непредсказуемое. Безумие? Возможно. Но не большее, чем то, которым я руководствовался до сих пор.

Едва мы сошли со «сцены», как нам преградил путь один из тех, кто наблюдал за нашим представлением, находясь поблизости, на крыше здания — полицейский начальник. Это был мужчина около двух метров ростом, слегка полноватый, одетый в безупречно подогнанную форму, с волосами, подернутыми сединой, а гладкое, без морщин лицо выдавало его властолюбие.

Он задержал нас, не обращая никакого внимания на меня, так как привык иметь дело с самоубийцами и считал их людьми немощными и бесхитростными. Я для него был всего лишь очередной цифрой в статистике происшествий. Мне это не понравилось, и я почувствовал горький привкус предвзятости. В конце концов, я был значительно культурнее, чем этот вооруженный человек. Моим же оружием являются идеи, более мощные, наносящие более глубокие раны. Но сил защитить себя у меня не было. Да и необходимости в этом — тоже. Рядом со мной стоял настоящий человек-торпеда, который мог меня выручить.