гостиной, случайно столкнувшись с мамой, которая была в белом и горячем от жара плиты фартуке.

– Ты куда это бежишь, зайчонок? – спросила она.

– Я к папе, мне надо… – не договаривая, Женя попыталась пробраться дальше, однако руки мамы схватили ее за плечи, не давая двинуться дальше. – Эй, ты чего? – не понимая данного жеста, Женя посмотрела со слегка дурацкой улыбкой на внезапно ставшим серьезным мамино лицо.

– К папе нельзя, он работает! Иди поиграй в своей комнате, – поворачивая Женю назад и подталкивая ее в сторону от спальни, ласково сказала женщина.

– Но я быстро, мне просто отдать… Ну вот, погляди! – Женя, не понимая причин запрета пройти к папе, протянула свои прекрасные рисунки, ожидая возгласы удивления и признания своих гениальных способностей.

Но того, что было далее, маленькая девочка вовсе не ожидала. Мама внезапно вырвала листы и судорожно перебирая и осматривая их, прошептала: «Что ты наделала, Женя!». И, забыв про все на свете, сама буквально вбежала в спальню. Женя, так до конца не поняв эмоциональной окраски маминого удивления, засеменила за ней и вбежала в комнату, ожидая услышать совместные возгласы радости родителей, но увиденное было ей абсолютно непонятно.

Михаил Федерович лежал на полу, смотря круглыми и красными, как кровавая Луна, глазами в какую-то невидимую точку перед собой. Он был раздет по пояс и сидел на полу, оперевшись спиной на шкаф. Одна рука со следами только что сделанного укола, а также с многочисленными следами сделанных ранее уколов лежала на колене. Ее цвет немного поменялся, стал бледнее. Во второй руке был зажат шприц, в котором осталось совсем немного зеленой жидкости. Папино безэмоциональное лицо украшала жуткая улыбка, левый угол которой неестественно тянулся вверх, а с правого медленно стекала слегка зеленоватая слюна1.

Пары секунд подобного зрелища хватило маленькой девочке, чтобы понять – здесь что-то не так. Встав у входа в спальню, потеряв возможность двигаться, говорить да и в целом размышлять, Женя с ужасом смотрела на лежащее в углу комнаты тело, которое еще недавно называла своим отцом. Рядом с этим телом на коленях сидела мама, у которой из глаз в бесчисленном количестве катились крупные слезы:

– Да что ж это такое? Неужели ты не понимаешь, что у тебя дочь, семья! В кого же ты превращаешься!? Пожалуйста, прошу, Миш, пожалуйста, услышь меня. Не надо, я умоляю тебя, не надо больше. Женя там… Женя там испортила бумагу, которую ты с работы вчера принес. Миш, ты же понимаешь, что это уголовка, Миш!? – истеричным голосом кричала мама, пытаясь вырвать шприц, который был прочно сжат в руке.

Михаил Федерович, пытаясь сфокусировать взгляд на Жене, что-то невнятно промычал, однако, поняв свою оторванность от реальности, подавшись спиной чуть-чуть назад, скатился полностью на пол и, хрюкнув от то ли внезапно перехватившего дыхания, то ли от собственных соплей или слюней, начал давиться, скрючиваясь в резких конвульсиях по полу. Далее его руки сами начали выворачиваться, а из-за рта пошла белая, как сладкая вата, пена, которая обильными потоками покрывала недавно вымытый светлый линолеум.

– Блядь… Блядь… Я не знаю, я… я… Что мне делать? Блядь… Что… А-а, Господи, пожалуйста, помоги… помоги нам… – захлебываясь истеричными слезами кричала мама, никакого внимания не обращая на свою дочь, которая, наблюдая всю эту картину, боялась даже дышать.

– Женя! – мама, внезапно опомнившись, резко подскочила к дочке. – Уходи, уходи в комнату. Все хорошо. Это так бывает у папы, это болезнь. Сейчас придет врач и все вылечит. Пожалуйста, не выходи из комнаты, хорошо? – она взяла Женю на руки и самостоятельно перенесла ее в комнату, закрыв там.

Той ночью девочка так и не смогла уснуть. Она просто сидела на кровати, закрыв уши руками, потому что казалось, будто тишина носила в себе весь траур сегодняшнего события. Ей чудилось, будто мир давил на все болевые точки разом и выворачивал наружу кожный мешок, в котором покоится счастливая детская душа. Новая редакция: «экс-счастливая детская душа». Смотря на нарисованные недавно рисунки, она понимала, что вот оно – последнее материализованное выражение их прежней семьи, прежней радости. Теперь Женя уже никогда не сможет быть спокойной за свое будущее. Она увидела абсолютное зло, которое поселилось в стеклянных глазах ее папы – самого любимого и надежного человека, которого она знала в своей жизни. И это зло было сильнее папы. Значит, зло когда-то сможет победить и ее?

– «Нет! – прозвучала первая, выраженная точными словами за этот период мысль. – Никогда. Я никогда не стану такой же. Я буду сильнее, я буду бороться с тем, чтобы быть доброй до последнего. Разве может нам подарить счастье то, что забирает у нас самое дорогое?» – и, поняв пока еще детским умом какое-то невероятное величие своей мысли, Женя расплакалась, скатившись на край кровати.

То же самое сейчас произошло и со взрослой Женей. Она снова испытала леденящий ужас того события. Что было потом, она уже смутно помнит. Кажется, приехала частная скорая помощь (к богатым наркоманам приезжают только такие). Михаила Федеровича забрали в больницу и пару недель он лежал под капельницами, восстанавливая просранное солдатское здоровье.

С рабочими бумагами, кстати, все обошлось: все поняли, в каком состоянии оказался славный вояка, и списали утрату документов на несчастный случай. Быстро нашли неудобных виновных, которым вынесли предупреждение, да и сразу же забыли о произошедшем. Чудесный русский гуманизм.

Потом отношения между Женей и отцом испытывали на себе различные метаморфозы: от нежной и чуткой внимательности до откровенных издевательств. Девушка до сих пор помнит, как во время одной из (совершенно глупых, естественно) ссор отец схватил на тот момент тринадцатилетнюю Женю и, притянув ее к зеркалу, стал кричать: «Ты посмотри на себя! Настоящая уродина! Ты просто омерзительна! Повторяй: я – уродлива! Я – уродлива! Я – уродлива!». Та долго сопротивлялась, однако Михаил Федерович был сильнее и, испытывая невероятное омерзение от сложившейся ситуации, а также абсолютно не понимая смысла происходящего, девочка, давясь ручьем из слез, покорно повторяла ужаснейшие слова подобно древнему заклинанию. На следующей день мама, снимая постельное белье для стирки, обнаружила под подушкой Жени кухонный нож. Для чего – непонятно до сих пор.

Можно ли после вышеописанного хотя бы уважать человека? Не говоря уже о любви. Женя задумалась. Да, можно. Папа был слабый. Очень слабый. Свою агрессию и силу он вымещал на самых близких, самых дорогих людей, которые стопроцентно не могли ему ответить. Таким образом отец чувствовал себя настоящим главой счастливого семейства. Хоть где-то он был главный.

А