— Да? А я не завидую вашей невесте — то есть Вере Томской! — продолжала дерзить Настя.

— А при чем здесь Вера? — удивился он.

— Здесь все знают, что вы ее жених! — сообщила Настя и оглянулась на судью. — Ведь правда, Остап Борисович, она это сказала на вашей ассамблее?

Новохатько послушно кивнул, а Томский с усмешкой заметил:

— Наверное, она пошутила. Или, может, хотела оградить меня от местных чародеек… таких, как вы.

— О, не волнуйтесь, я не буду на вас покушаться, даже если мне за это посулят золотые горы! — воскликнула Настя и, резко повернувшись, кинулась прочь со двора.

Вслед ей неслись какие-то остроты и восклицания, но она ничего не слышала, потому что в ушах громко пульсировала кровь. Остап Борисович пытался ее догнать и проводить до дома, однако девушка решительно отстранила назойливого поклонника.

В доме Настя немного успокоилась и даже мысленно побранила себя: «Ну зачем я так дерзко разговаривала с этим столичным гостем? Ведь он не какой-нибудь пустой повеса, а ученый человек. И не спесивый, если дружит с людьми из простого сословия, как Шалыгин. Другие-то петербургские дворяне, я слыхала, даже своего языка чуждаются, по-русски изъясняются ломано, а этот — складно, словно какой-нибудь пиит. А я-то показала себя перед ним дура дурой. Вот и подумает: дикарка, плебейка, темнота деревенская».

Потом Настя вспомнила о несчастной Раине и стала еще больше себя укорять: «Тут такое злодейство совершилось, а я думаю о всяких мелочах! Что значит моя репутация по сравнению с участью бедной жертвы!.. Да и Шалыгин тоже хорош: болтает с приятелем о столичных новостях, вместо того чтобы искать неизвестного злодея! Как же все люди себялюбивы и тщеславны!»

Еще немного пофилософствовав о суетности человеческой натуры, Настя уединилась в своей комнате и села писать письмо матери. Татьяна Степановна была в этом смысле строга и требовала, чтобы дочь давала ей письменные отчеты о своей жизни в Глухове не реже, чем через день.

Дом супругов Боровичей был одноэтажный, как почти все глуховские дома, и состоял из восьми комнат и многочисленных наружных пристроек и веранд. Настина комната выходила окном на улицу, и девушка могла, отодвинув занавеску, наблюдать за прохожими. Сейчас она тоже рассеянно посмотрела в окно — и заметила, что улица более оживлена, чем обычно. Люди по двое, по трое шли в сторону гетманского дворца… У ворот дома напротив, где жил богатый купец Кульбаба, стояла его кухарка и, отчаянно жестикулируя, переговаривалась со своими товарками из соседних домов.

Настя поняла, что, как ни старался Иван Леонтьевич, чтобы новость о страшном происшествии не вышла за пределы узкого круга, а уж все в Глухове знают о ней и спешат утолить свое любопытство. Еще бы, для маленького уездного города, пусть даже он гетманская столица, такое происшествие не может не дать обильную пищу для разговоров. Настя невольно пожалела Шалыгина, которому теперь придется что-то объяснять грубияну Теплову.

Тем временем приблизился вечер, и с наступлением сумерек у Насти на душе стало совсем неспокойно. Она хотела поделиться своими сомнениями с Гликерией и незаметно навести Илью на разговор о петербургском госте. Но дверь в супружескую спальню Боровичей оказалась закрыта, и девушка, вздохнув, вышла в сад, чтобы в одиночестве подышать вечерней прохладой. То сокровенное, что происходило в спальне между супругами или любовниками, было известно Насте только умозрительно. И, хотя ей уже шел двадцать первый год, девушка чувствовала себя наивной и глупой рядом с Гликерией, которая была ненамного ее старше. Соседи и знакомые давно прожужжали все уши Татьяне Степановне, что пора выдавать дочку замуж. И женихи поначалу находились, а потом Настя всех их оттолкнула своим дерзким и насмешливым нравом, а также излишней для девушки ученостью. Сама же Настя на упреки матери обычно говорила: «Зачем я буду привечать этих женихов, если точно знаю, что среди них нет моей судьбы?» На это мать со вздохом замечала:

«А где же найти кавалера тебе под стать? Образованные-то люди все знатны, на нашу простоту, небось, и не глянут». «Но ведь не все от рождения знатны! — восклицала Настя. — Есть и такие, что своим умом дошли до знатности. Вот, например, ученый Ломоносов — из поморских крестьян. А господин Дидро — сын бедного мастерового. А наш гетман разве не из простых реестровых казаков? Настали такие времена, когда науки людей выравнивают». — «Эк куда хватила! — усмехалась мать. — Что же, мне для тебя жениха искать в Париже или Петербурге?»

«В наших краях тоже немало образованных людей, не все же они в Петербург переехали», — отвечала Настя. «Да. Только большинство из них — люди духовного звания или писари какие-нибудь. А ты ведь хочешь, чтобы и ученый, и умный, и бравый казак со всеми мужскими доблестями — все в одном лице. Попробуй такого найти», — вздыхала мать.

Отгоняя мысли о досадной необходимости устраивать свою женскую судьбу и терять свободу, Настя вернулась в дом и стала готовиться ко сну, хотя чувствовала, что быстро не уснет.

И в самом деле, сон ее был прерывист и беспокоен, а под утро девушку еще и разбудили громкие причитания прислуги. Выйдя из спальни, Настя услышала леденящую кровь историю. Горничная Мотря (у Гликерии все домашние слуги назывались «по правилам»: «горничная», «лакей», «камердинер», «кастелянша») с круглыми от ужаса глазами поведала о том, что вчера поздно вечером некий селянин, вздумавший, видно, подворовать дровишек из гетманского леса, ехал мимо озера и в свете луны увидел на берегу две женские фигуры в белых одеяниях. Перепуганный бедняга с воплями побежал прочь из леса, а вслед ему неслись жуткие звуки дьявольского хохота. Так могла смеяться только ведьма. Прибежав в город, едва живой от страха крестьянин рассказал эту историю своим кумовьям, а они уже пошли разносить ее дальше, и к утру весь Глухов знал о том, что «озерная девка» заполучила-таки душу Раины в подруги и теперь вместе с ней пугает ночных путников.

Выслушав мистическую историю, Настя предположила, что виной всему была горилка, которой, очевидно, злоупотреблял незадачливый селянин. Однако Илья с Гликерией не были настроены столь же скептически и во время рассказа Мотри без конца крестились, а потом единодушно постановили для себя обходить десятой дорогой зловещее озеро. Настя только усмехалась, наблюдая такое трусливое суеверие у молодых и образованных людей.

На другой день после похорон Раины Иван Леонтьевич возобновил репетиции. Горевать было некогда, поскольку день приезда высоких гостей неумолимо приближался.

Что же до поисков преступника, то они, как и предполагал Шалыгин, велись по самому легкому пути. Для начала был арестован Юхим. Однако этот слабоумный детина не страдал телесной слабостью и в первую же ночь после ареста выломал решетку и сбежал через окно. Правду сказать, арестантская комната в суде отнюдь не была крепостью, да и охранник любил прикладываться к чарке, а потому ночью безмятежно храпел и не заметил исчезновения арестанта.

Поиски сбежавшего Юхима начались вяло, нерадиво, и Савва с Тарасом, решив помочь правосудию, сами отправились в те места, где, по их мнению, мог скрываться полусумасшедший служка.