К половине девятого, когда они обзвонили всех друзей и коллег Эрика, Рейчел неожиданно почувствовала, что голодна.

– После такого дня и всего, что мне пришлось увидеть… не слишком ли жестокосердно испытывать голод?

– Конечно, нет, – мягко заверил ее Бен. – Жизнь продолжается, малыш. Живые должны жить. Более того, я где-то читал, что у свидетелей внезапной и насильственной смерти резко повышается аппетит в последующие дни и недели.

– Доказывают сами себе, что они живы.

– Бьют во все колокола.

– Боюсь, у меня насчет ужина слабовато, – сказала она. – Найдется кое-что для салата. Можем сварить лапшу. И открыть банку рагу в соусе.

– Настоящий пир, достойный короля.

Рейчел принесла пистолет с собой в кухню и положила на стол рядом с микроволновой печью.

Она заранее закрыла жалюзи. Плотно-плотно. Бену нравился вид из этих окон – заросший зеленью двор, клумбы с цветущими азалиями и кустистые индийские лавровые деревья. Стена, огораживающая двор, была полностью закрыта буйной желтой и красной бугенвиллеей. Он потянулся к ручке, чтобы открыть жалюзи.

– Пожалуйста, не надо, – попросила она. – Так лучше, уютнее.

– Но ведь никто не может заглянуть сюда со двора. Там и стена, и калитка.

– Пожалуйста.

Он оставил жалюзи в покое.

– Чего ты так боишься, Рейчел?

– Боюсь? Я не боюсь.

– А пистолет?

– Я же говорила: я не знала, кто за дверью, и поскольку сегодня такой тяжелый день…

– Но теперь ты знаешь, что это был я.

– Да.

– Со мной ты справишься и без пистолета. Пообещаешь поцеловать раз-другой, и я буду паинькой.

Она улыбнулась.

– Наверное, мне надо отнести его в спальню, он там обычно лежит. А ты что, нервничаешь?

– Нет, но я…

– Вот начнем стряпать, и я его уберу, – пообещала Рейчел, но что-то было в ее тоне, что делало это заявление не столько похожим на обещание, сколько на попытку потянуть время.

Хотя Бен и был заинтригован и чувствовал себя слегка не в своей тарелке, он решил не давить на нее и ничего больше не сказал.

Пока он выкладывал рагу в маленькую миску, она поставила на плиту большую кастрюлю с водой. Они вместе принялись нарезать листья салата, сельдерей, помидоры, лук и маслины для салата.

Пока они работали, разговор вертелся в основном вокруг итальянской кухни. В их беседе не было привычной легкости, возможно, потому, что они изо всех сил старались делать вид, что у них легко на душе, и не думать о смерти.

Рейчел почти не поднимала глаз от овощей, работая с присущей ей естественной сосредоточенностью. Каждый отрезанный ею кусочек сельдерея был точно той же величины, что и предыдущие, как будто симметрия являлась необходимым свойством хорошего салата и улучшала его вкус. Бен, неравнодушный к ее красоте, делил свое внимание поровну между нею и работой. Несмотря на то что ей было почти тридцать, выглядела она на двадцать, хотя и отличалась элегантностью и осанкой дамы высшего света, не один год изучавшей на практике все то, что составляет подлинное изящество. Ему никогда не надоедало смотреть на нее. И не в том было дело, что она возбуждала его. Каким-то магическим, непостижимым образом она давала ему возможность расслабиться и увериться, что все хорошо в этом лучшем из миров и что впервые в своей жизни он по-настоящему счастлив и может надеяться, что это счастье будет длиться долго.

Неожиданно Бен положил нож, которым резал помидор, взял нож из руки Рейчел и отложил его в сторону, повернул ее лицом к себе, притянул, обнял и крепко поцеловал. Теперь на ее мягких губах был вкус не шоколада, а шампанского. От нее еще исходил слабый запах жасмина, но его уже перебивал присущий только ей чистый и приятный аромат. Он медленно провел руками вниз по впадине ее спины, ощущая упругие, точеные контуры ее тела под тонким шелком халата. Под халатом на ней ничего не было. Бен почувствовал, как его теплые руки становятся все горячее, как бы передавая ее жар через тонкую ткань его собственному телу.

На мгновение она прижалась к нему, словно в отчаянии, словно она одна в бушующем море, а он спасательный плот. Она вцепилась в него, влилась пальцами в его плечи. Затем этот момент прошел, она расслабилась, и ее руки стали гладить и ласкать его спину и плечи. Ее рот приоткрылся, дыхание участилось, поцелуй стал более страстным.

Он чувствовал, как ее грудь прижимается к его груди. Его руки, как будто действуя независимо от него, становились все более нетерпеливыми. Раздался телефонный звонок.

Бен сразу вспомнил, что они забыли поставить аппарат на автоответчик, когда закончили обзванивать людей с сообщением о смерти Эрика и похоронах.

– Черт, – пробормотала Рейчел, отстраняясь.

– Я отвечу.

– Наверное, еще один репортер.

Он снял трубку настенного телефона около холодильника. Но то был вовсе не репортер. Звонил Эверетт Корделл, главный патологоанатом Санта-Аны, и звонил он из морга. Тут возникла серьезная проблема, он хотел бы поговорить с миссис Либен.

– Я друг семьи, – заявил Бен. – Я отвечаю вместо нее на телефонные звонки.

– Я хотел бы поговорить с ней лично, – настаивал патологоанатом. – Дело срочное.

– Вы же должны понять, какой тяжелый день был сегодня у миссис Либен. Боюсь, вам придется поговорить со мной.

– Но ей необходимо приехать сюда, – жалобно проговорил Корделл.

– Куда сюда? В морг? Сейчас?

– Да. И чем скорее, тем лучше.

– Зачем?

Корделл поколебался, потом ответил:

– Все это неприятно и непонятно, и, конечно же, рано или поздно все объяснится, думаю, что скоро, но… ну, дело в том, что мы не можем найти тело Эрика Либена.

Уверенный, что он не так понял, Бен переспросил:

– Не можете найти?

– Ну… возможно, не туда положили, – нервничая, объяснил Корделл.

– Возможно?

– Или… украл кто-то.

Бен выяснил кое-какие подробности, положил трубку и повернулся к Рейчел. Она стояла, обхватив себя руками, как будто ей внезапно стало ужасно холодно.

– Ты сказал, из морга?

Бен утвердительно кивнул.

– Эти бестолковые бюрократы, судя по всему, потеряли труп.

Рейчел побледнела, в глазах появилось загнанное выражение. Но почему-то казалось, что эти дикие новости ее вовсе не удивили.

У Бена появилось странное чувство, что она весь вечер ждала именно этого звонка.

Идеальный порядок в офисе патологоанатома говорил о том, что Эверетт Корделл – человек, помешанный на аккуратности. Никаких бумаг, книг или папок на столе. Только регистрационный журнал – новый, чистый, без помарок. Стакан с карандашами и ручками, нож для разрезания писем и фотографии его семьи в серебряных рамках – на своих раз и навсегда определенных местах. На полках за письменным столом – сотни две-три книг в таком превосходном состоянии и так ровно поставленные, что казались нарисованными на стене. Его дипломы и две анатомические схемы развешаны по стенам настолько ровно, что так и виделся Корделл с линейкой и угольником в руках, каждое утро тщательно проверяющий, насколько правильно они висят.