Рэв проснулась оттого, что узкие золотые лучи солнца, пробившись сквозь неплотно задернутые шторы, упали ей на лицо.

Она спала здесь еще ребенком, а вернувшись в поместье, опять выбрала для себя эту комнату в наивной надежде вновь обрести счастье, довольство и мир, в котором она жила до революции — до того дня, когда пьяная толпа рвалась в ворота, а прекрасный и спокойный ее отец приподнял за подбородок ее мордашку и сказал: «Бояться, дочь моя, нужно только одного — своего страха», а потом коротко кивнул Антуанетте, и няня унесла Рэв тайным ходом, прорытым под озером, где было сыро и противно пахло.

Спокойствие и мужество отца дали ему небольшую отсрочку: его увезли в Париж, бросили в тюрьму и только потом вынесли смертный приговор. А поместье подверглось полному разграблению. Десять лет Антуанетта прятала девочку — а потом уж и девушку — у чужих людей.

Когда поползли слухи, что эмигрантам и скитальцам позволено вернуться домой и Наполеон возвращает им поместья и дома, которых они лишились во время революции, Рэв решила:

— Я буду говорить с самим императором!

Три недели Рэв вместе с другими просителями ждала подходящего случая в приемной дворца Тюильри. И вот однажды… После окончания аудиенции император проходил через приемную. Все почтительно расступились, а Рэв бросилась вперед и упала перед ним на колени. Прежде чем ее успели убрать с его пути, она взглянула ему в лицо.

— Я умоляю вас о милости, сир!

Наполеон чуть повернул голову, и его холодные серо-стальные глаза сразу оценили ее молодость и красоту, а он никогда не мог устоять перед женственностью.

— Кто вы? — резко, почти по-военному спросил он.

— Я графиня Рэв де Вальмон, пришла просить вернуть мне поместье в Сен-Дени.

Вперед выступил человек средних лет с надменным лицом.

— Эта просьба, ваше величество, должна быть рассмотрена членами комиссии, назначенной вами специально для таких дел. Этой молодой женщине незачем утруждать вас лично.

Наполеон проигнорировал вмешательство чиновника. Он смотрел в огромные глаза Рэв.

— Де Вальмон! — мрачно произнес он. — Ваш отец… граф Максим де Вальмон?

— Да, сир.

— Он жив?

— Нет, сир. Его гильотинировали.

— Сколько ему было бы лет, останься он в живых?

— Он родился в 1761 году, сир.

Наполеон кивнул:

— Я так и думал. Мы с ним учились в военной школе в Бриенне. Однажды он сделал для меня доброе дело: пригласил поужинать, когда я был голоден! Поместье будет возвращено вам. Я обещаю!

Он отдал приказ министру, и не успела Рэв опомниться от удивления, как великий человек удалился, а приемная опустела.

Однако Рэв добилась своего. Сделать дом пригодным для жилья помогли люди, мучимые угрызениями совести за разорение усадьбы. А когда с юга привезли мебель старой герцогини, дом стал даже обретать понемногу утраченную изысканность. Правда, распаковывать весь багаж герцогини не было смысла, потому что вся прислуга состояла из Антуанетты, старика Жака с женой, которые служили еще при графе, да двух деревенских девушек.

Иногда Рэв чувствовала, что все это фарс, что жизнь, которую она пытается воссоздать среди руин прошлого, пуста и бессмысленна. В такие дни только здоровый юмор герцогини удерживал ее от пропасти отчаяния. Постепенно, когда на смену хаосу пришло упорядоченное существование, возникли другие осложнения, которые не на шутку испугали Рэв.

Да, испугали; и сейчас, лежа в постели, Рэв призналась себе, что панически боится… будущего. Она спрыгнула с постели, прошлепала ногами к окну и отдернула шторы. Чистая гладь озера лежала прямо под окном ее спальни. Только теперь она окончательно поняла, что произошло вчера вечером.

Как это удивительно, неожиданно и чудесно! Она не знала, что можно чувствовать себя такой счастливой, не знала, что способна на такую сильную страсть. Значит, это и есть любовь! Любовь, поднимающая тебя на орлиных крыльях в ослепительную синь поднебесья, растворяющая тебя в прозрачной радости, заставляющая дрожать от робости, но и забывать все на свете, кроме этого пламенеющего счастья!

Рэв глубоко вздохнула. Она влюблена! И все же на голубом небе ее счастья темнеет облачко. Вчера вечером им не удалось поговорить. Конечно, им было не до разговоров: ведь ей хотелось только слышать, как сердце Армана бьется в унисон с ее сердцем, чувствовать настойчивость его губ и нежность рук. Но теперь, ясным утром, Рэв понимала, как много им надо сказать друг другу. Только теперь она пожалела, что так мало узнала об Армане, а он о ней. Они знают только самое основное: они любят и принадлежат друг другу, как, может быть, принадлежали друг другу в прошлой жизни. Это даже не любовь с первого взгляда, а союз двух людей, которые наверняка были вместе в каком-нибудь предыдущем существовании, а теперь снова обрели друг друга. Они нашли друг друга, и их тела узнали то, что забыла их память и их мозг. Она знала, что пробудила в нем пламя страсти, и только железное самообладание не позволило ему унести ее в темную тень павильона. «Скоро, скоро, — говорила она себе, — я увижу его!»

А потом ей показалось, будто тень набежала на солнце: она вспомнила, что еще раньше, может быть, в поместье приедет ее брат. Она так долго его ждала, но сейчас впервые испугалась его приезда и пожалела, что не помешала бабушке написать ему.

Арман, маркиз д'Ожерон, был сыном матери Рэв от первого брака. Она была отчаянно несчастлива в замужестве с этим человеком, годившимся ей в деды, и после его смерти вернулась в родной дом. Но родня мужа не позволила ей взять с собой ребенка, и мальчика, наследника титула, увезли в польские имения отцовских предков. Связь между ними прервалась, мать вышла замуж за графа де Вальмона. Рэв никогда не видела брата, знала только, что он на пятнадцать лет старше ее и что ее мама очень горевала о нем. Рассказала об этом девочке Антуанетта, потому что мама умерла, когда Рэв было всего два года, от какой-то мучительной болезни, которую врачи не умеют лечить.

Герцогиня настояла, чтобы брату Рэв сообщили, что она вернулась в замок, и попросили к ней приехать. Рэв отчего-то упрямилась; только когда встал вопрос о замужестве, она согласилась вызвать Армана д'Ожерона.

— Мне не подобает устраивать твой брак, ведь у тебя есть более близкий родственник, — объяснила герцогиня. — Я, конечно, сделаю для тебя, детка, все возможное, но когда речь заходит о замужестве, здесь более, чем в других делах, необходимо соблюдение всех формальностей. Нужна еще и проницательность, а я старею, от финансов и цифр мне становится дурно, я в них не разбираюсь. Твоей руки просит очень богатый человек, и свадьба должна быть очень пышной, но я боюсь вступать в столь деликатные переговоры. Давай пригласим сюда твоего брата. Он занимает важное положение, и его поместья не пострадали от революции. Он все устроит гораздо лучше меня. Послушайся меня хоть в этом.