слова — «Оса!», — чтобы он, как припадочный, завертел головой. Еще бы, его дважды кусали они — в палец и в грудь.

— О дьявольщина! — кричит он и начинает отмахиваться всем, что попадет под руку.

Рабочих разбудили в четыре часа. Нас — в пять. А выехать смогли только в девять. Во избежание непредвиденных осложнений и для лучшей организации К. А. Мозгалевский разбил лодки на порядковые номера для следования в пути. Моя лодка — № 11. Немного обидно плестись в хвосте, но зато, учтя ошибки передних, можно неплохо продвигаться вперед.

Мне видно, как лодки с нашего берега устремляются на середину, как их относит течение и как много ниже они пристают к тальнику. Отплываем и мы.

Мозгалевский свернул в протоку. Течение в ней такое же сильное, но она сокращает путь. Въехали и мы в протоку. Против нас полуостров, за ним темно-синяя далекая сопка. Полуостров ярко-зеленый, и зеленой кажется прибрежная вода. И вокруг густой лес. За нами неотрывно следует табун комаров. Они облепили руки, и нет возможности согнать их. Только стоит встряхнуть рукой, как течение вырывает весло и нос лодки сразу же заворачивает на быстрину. Приходится терпеть. Терпим.

На быстрине иногда попадается, преграждая путь, лежащее дерево. Всего лучше в таких случаях плыть прямо на него. Тогда течение как бы гасится массой ветвей и получается заводь.

Пройдя около километра, остановились. Лодки медленно, через пять, десять и последние через сорок минут, подплывают к стоянке.

В протоке жарко. Кое-кто купается.

— Товарищи, отвернитесь на минутку, пока я разденусь, — говорит Маша. И через «минутку» раздается всплеск. Маша очень хорошо плавает, красиво и быстро. — Сережка, чего сидишь, все пишешь? Брось, иди сюда! — кричит мне Маша.

Когда все собираются, едем дальше. Иногда за один взмах лодка проходит десять метров, иногда за десять взмахов еле-еле один метр.

— Товарищ Воронин, вот где пузырьки пены, туда не правьте, там самая быстрина, — говорит Перваков. — Я эти реки знаю.

Протока сужается, ее ширина не больше двадцати метров — зеленый коридор. Над водой свисают тускло-серебряные листья ивы, темно-зеленые ветви елей, светло-зеленые — березы и черемухи. Мы едем очень медленно. Через каждые полчаса ждем, когда караван подтянется.

Половина третьего. Причаливаем к маленькой песчаной косе. Привал.

— Чай поскорее, Шура, сделайте чай, — просит Мозгалевский нашу повариху.

Над костром висят три ведра. Невдалеке разостлана клеенка, на ней хлеб, масло. Поели, отдохнули и опять едем.

— Десятый день — девятую версту, только кустики мелькают, — балагурит Перваков.

Но, как бы то ни было, продвигаемся. На одном из перекатов было особенно трудно. Дважды отбрасывало лодку рабочих. Ну и поругались же они. Им на помощь пришел Забулис. Умело действуя рулем, вывел их лодку к нам.

Пошел дождь. Тяжелые редкие капли быстро пропитали одежду. Раскаты грома, шум деревьев, гул быстрой воды, шорох дождя, и среди всего этого жалкие фигуры людей. Дождь так же быстро кончился, как и начался. Выглянуло солнце, и с протоки стал подниматься густой мутно-белый туман. Из-за него плохо видно. Я продолжал ехать вдоль берега, не видя передних, и как получилось — не знаю, но внезапно передо мной возвысилась груда наноса из громадных стволов сушняка, ветвей и корневищ. Лодка, охнув, наскочила на него. Я выпрыгнул на ободранный ствол и тут обнаружил, что мы заехали в слепую протоку. Туман рассеялся, и стало видно, как протока все больше сужается, но плыть по ней все же можно, и мы решили продвигаться вперед. Здесь нам досталось. Каждый метр приходилось брать атакой, то веслами, то шестами, то хвататься за ветви. Долго мы бились, но вот протока стала расширяться, и, легко подаваясь вперед, лодка вышла на широкий водный простор. Неподалеку стояли лодки Мозгалевского и Забулиса. Они ожидали караван.

И дальше. В десятом часу вечера пристали к галечной косе. Здесь накануне был бивак К. В.

20 июля. В шесть утра поехали дальше. Проехав с полкилометра по спокойной воде, наткнулись на быстрину. Надо сказать, что спокойной воды на Амгуни нет, но по сравнению с быстриной на «спокойной» хоть и с трудом, но можно вести лодку, чего нельзя сделать даже и с канатом на быстрине. В таких случаях необходимо переправляться на другую сторону, — там течение тише. Ну стоит ли говорить, с какой быстротой относит лодку вниз при переправе. Что достигалось большим трудом на протяжении, может быть, часа, пропадает за несколько минут.

На одном из плесов натолкнулись на отдыхающий отряд гидрометристов. У них баты. Бат — узкая, длинная долбленая лодка. У него гораздо большая грузоподъемность. На одном из них было восемь мешков муки. Управляют им два человека.

За протокой течение раздваивается. Одна из струй с силой бьет в правый берег Амгуни. Опять переправа. Вдоль берега тянется мель. Перваков и Покенов прыгают в воду и, натягивая бечеву, тащат лодку. Я толкаю ее с кормы. Вслед за нами идут остальные. Плес кончается, и снова быстрина. Всего метров на двадцать выше — тихая гладь, а здесь воронки, всплески воды, пузырьки и пена. Впереди — подмытая береза. Подтягиваемся к ней. И когда, казалось бы, все идет как надо, береза неожиданно накренилась и придавила лодку большим суком. Вода моментально хлынула через борт. Перваков ухватился за сук, пытаясь освободить лодку, но от этого борт еще ниже осел. Тогда мы все метнулись на другой борт, чтобы лодку не потопило.

— Руби сук! — крикнул я Первакову.

Несколько ударов топором, и лодка сама поднялась. Баженов перебрался на берег и теперь тянет лодку бечевой, Перваков, цепляясь за ветви, протаскивает ее вперед, и мы выходим на гладь. Баженов гребет веслами и удивленно покачивает головой.

— Ровно так и не бывало еще, — говорит он.

— Испугался?

— А то! Плавать-то, однако, не могу…

На привале обнаружили медвежьи следы. Охотники говорят — он утром проходил. Никогда раньше я не видал медвежьего следа. На мокром песчанике с суглинком отчетливо видны большие круглые вмятины со следами когтей.

21 июля. Иван О. решил на свой страх и риск изыскивать наикратчайшие пути. И как получилось там — неизвестно, но только лодка