Зимой я часто думал о ней.

Поднявшись по ветхой лестнице позади здания, я проскользнул в квартиру. В двухэтажном здании были как жилые, так и нежилые помещения. Половину первого этажа занимала самая популярная пиццерия в городе, другая половина уже больше трех лет пустовала. Наша квартира занимала весь второй этаж, и поскольку тут было безопасно и достаточно уютно, мы прожили на одном месте десять с лишним лет. Предполагалось, что это будет наша первая квартира. Но прошло двенадцать лет, а мы так и не переехали во вторую. Покупка собственного дома так и останется неосуществимой мечтой, если только деньги внезапно не свалятся на нас с неба.

В квартире было темно, в гостиной, на тумбочке возле дивана, горела единственная настольная лампа. Я положил ежедневник Бернарда на кофейный столик, отряхнул куртку от капель дождя, повесил ее в шкаф и пошел искать Тони.

Она стояла у раковины в кухне, уставившись в окно на площадку пожарной лестницы. Я не знал, догадалась ли она о моем присутствии, и прошел вперед; подо мной скрипнул пол. Проникавшие через окно редкие лучики солнца боролись с тенями, разрисовывая ее профиль полосками света и тьмы. Тони по-прежнему не оборачивалась, но по выражению ее лица я понял, что она знает о моем возвращении. Медленно моргая, она смотрела на выставленные в ряд на пожарной площадке глиняные горшки.

– Через несколько недель наступит весна, – сказала Тони, вытирая руки посудным полотенцем.

– Уже прямо не терпится.

– Мне тоже. – Она повесила полотенце на кран над раковиной. – Я хочу в этом году посадить какую-нибудь зелень. Может, петрушку. Не помню даже, когда у меня в последний раз был двор… настоящий сад, но…

Она умолкла, не договорив. Я подошел к буфету, схватил кружку и налил себе остатки из кофейника.

– Невероятно, ты решила наезжать на меня сегодня? Я делаю что могу, Тони.

Она наконец отвернулась от окна и встала, облокотившись о раковину.

– Я не наезжаю. – Внезапно она стала сама невинность с честными глазами. – Не поверишь, но я вовсе не пытаюсь унизить тебя при каждом удобном случае.

Я отпил кофе. Едва теплые помои.

– Я, наверное, пойду в душ.

– Завтракать будешь? – спросила она. – Мне надо сбегать в магазин, но у нас еще есть яйца.

Я взглянул на часы. Было только одиннадцать с минутами, но казалось, что уже намного больше.

– Нет, я не голоден. Просто хочу ополоснуться, сесть и спокойно разобрать вещи Бернарда, которые привез с собой.

– Все в порядке?

– У нас возникли кое-какие вопросы, но, подозреваю, так всегда выходит, когда кто-нибудь совершает самоубийство.

Я протянул руку мимо нее, вылил кофе в раковину и поставил кружку на кухонную стойку. От Тони смутно пахло кокосом и еще чем-то неопределенно мыльным.

– Тебя это не удивило, ведь так?

Она догадалась, что мои слова были скорее утверждением, чем вопросом, но все равно ответила едва заметным кивком.

– Мне жаль, что он так поступил, – негромко произнесла она, – но меня это не удивило.

– Почему?

– Жизнь может быть суровой. Не всем она под силу.

– Бернард тебе никогда особенно не нравился.

– Я не очень хорошо его знала.

Я вгляделся в ее глаза.

– Ты совсем не умеешь врать.

Тони оторвалась от кухонной стойки и подошла к столу.

– Давай не будем сейчас устраивать разборки, а?

– Ты тоже знала его много лет.

– И мне жаль, что он умер, Алан. – Она подхватила сумочку с одного из кухонных стульев, закинула ремешок на плечо и повернулась ко мне. – Но ты спросил, удивилась ли я. Нет, не удивилась. Бернард был странным. Он жил с матерью до самой ее смерти, так и не нашел девушки. Я вообще не слышала о каких-то его отношениях с женщиной – или мужчиной, или с чем угодно, если уж на то пошло. Он продавал машины, как будто даже не осознавая, что является живой карикатурой на продавца подержанных автомобилей. Да, Бернард умел быть милым и всегда вел себя со мной вежливо, но мы оба знаем, что он вольно обращался с правдой и бывал уклончив. В нем всегда проглядывало что-то неприятное, Алан.

Она была права, и я не мог придумать для него никаких оправданий.

– Кроме того, он всегда казался очень грустным, – продолжала она. – Его глаза всегда оставались печальными, это было видно, если вглядеться.

– Ну правильно, – сказал я, уставившись на нее. – А я ничего не заметил.

Ко мне снова подкрался кошмар, и я почувствовал, что пасую перед его решительностью. Мне всегда снились кошмары, даже во взрослом возрасте, но никогда сон не цеплялся за мое сознание даже после пробуждения. У меня снова затряслись руки, и на секунду я испугался, что упаду. Как можно незаметнее вцепился в кухонный стол и навалился на него всем весом. Тони замерла, разглядывая меня огромными карими глазами. Естественные изгибы ее фигуры скрывались под мешковатым спортивным костюмом.

– Ты готов спорить с каждым моим словом. – Она придвинулась и быстро поцеловала меня в щеку. – Прими горячий душ и отдохни. Я скоро вернусь, хорошо?

И исчезла прежде, чем я смог возразить, предложить пойти с ней или закричать, прося о помощи.

* * *

Перед встречей с Риком и Дональдом я ополоснул лицо, натянул джинсы и свитер, но не принял душ, так что теперь потоки горячей воды были особенно приятны. Окутанный клубами пара, я откинул голову и позволил воде стекать по лицу и плечам, наслаждаясь покоем и тишиной.

Длились они недолго.

Кошмар вернулся, пытаясь захватить мое сознание, и теперь, подчинившись гипнотическому теплу и ритму текущей воды, я не стал сопротивляться.

Эти часы сводят меня с ума. Знаете, такие вычурные, настольные, с рисунком земных полушарий. Они стоят футах в десяти от постели, но в небольшом помещении их тиканье перебивает все, даже шум проезжающих под окном автомобилей и случайные звуки, доносящиеся до спальни. От угнездившейся где-то позади глаз головной боли меня подташнивает. А от этого треклятого тиканья становится только хуже, как будто часы отсчитывают удары, пронизывающие мои виски. Я провожу рукой по лбу, смотрю на низкий потолок прямо над собой и замечаю краем глаза его. По-покойницки сложив руки на груди, я глубоко вздыхаю и закрываю глаза. Отчего-то проще вернуться в темноту. Я слышу, как поскрипывает пол по мере того, как он подходит ближе; задерживается, едва переступив порог. Я чувствую, что теперь он смотрит на меня, ждет, когда я обращу на него внимание. У меня ужасно пересохло во рту. Если я сяду, головная боль только усилится, но я все равно быстрым движением скидываю ноги с постели и сажусь на краю. Потирая виски, смотрю на него и отвожу взгляд. Он просто стоит и грустно смотрит на меня. Он выглядит… не то чтобы больным, а… непохожим на себя. Бледным. Он выглядит бледным и осунувшимся, как будто очень долго не спал. Наконец, я спрашиваю, что он здесь делает. На его лице появляется самая грустная улыбка, какую мне приходилось видеть, и он говорит, что пришел попрощаться, что ему дали несколько минут, чтобы попрощаться. Это всего лишь Бернард, но отчего мне так страшно? Оттого что он умер, или из-за ощущения, что он пришел не один? Я откашливаюсь, протягиваю руку к чашке с водой на прикроватной тумбочке и быстро отпиваю. Киваю Бернарду и говорю: как жаль, что так получилось. Я пытаюсь объяснить, как мне на самом деле жаль, но он снова улыбается – так грустно! – и поднимает руку, как будто… будто хочет сказать – не надо объясняться.