«Однако подобная жертвенность не приведет ни к чему хорошему», – решил Данн. Кэтрин пойдет ради брата на все, но взамен будет ждать от него того же самого. Постоянная опека и контроль со стороны сестры вызовут у Джареда протест, и он начнет пренебрегать ею. Безнадежный поединок продлится до тех пор, пока кто-нибудь не разорвет этот замкнутый круг противоречий. Эта ситуация была до боли знакома Данну по раздражающе трудным взаимоотношениям с его собственным сыном, Маркусом.

Данн вздохнул. Глядя в темноту, он думал об ошибках, которые допустил по отношению к сыну. Он понимал, что, скорее всего, у него уже не будет шанса их исправить.

Его надежды рассыпались в прах сегодня утром, когда он получил зашифрованное послание от Уэллингтона, которое извещало о возникших затруднениях и о том, что возвращение Маркуса под вопросом. Тон письма был пессимистичным.

Сомнения терзали Данна, словно стервятник свою жертву. После ужасного прощания с сыном он, конечно же, не ожидал, что Маркус примчится домой с распростертыми объятиями. Долгие годы непонимания не перечеркнуть одним движением руки. Однако Данн надеялся… Надеялся, что у него еще будет возможность… Ведь тогда бы он повел себя совершенно иначе.

Одна часть его существа желала, чтобы некая угроза, требовавшая вмешательства Маркуса, не исчезала, и Уэллингтон все-таки прислал его в Андерсен-холл; но, с другой стороны, он искренне молился о благополучном разрешении всех проблем.

Внезапно Данн почувствовал себя очень старым.

– Кажется, в последнее время мои молитвы стали весьма противоречивы, – пробормотал он. – Да и будет ли услышана хотя бы одна из них?

– Проклятье, – пробормотала Кэтрин себе под нос и чихнула от повисшей в комнате пыли. Она пыталась не злиться из-за того, что в такой чудесный день вынуждена торчать в помещении, занимаясь не чем иным, как уборкой кладовки. Впрочем, она сама была виновата. Ей хотелось провести с Джаредом как можно больше времени в последние четыре дня перед его отъездом, поэтому она не успела попросить кого-то другого проделать эту рутинную работу. И теперь ей приходилось делать это самой.

Кэтрин изумило внезапное решение директора Данна отправить Джареда вместе с его учителем в какое-то семейство в Рэйгейт, и она пыталась понять, не явилась ли история с кувшином причиной этой поездки. Кэтрин не сообщала фамилий участников этого инцидента, однако уже на следующий день директор решил отослать Джареда из приюта. Впрочем, он поспешил заверить Кэтрин, что Хартсы – благородное семейство, и они прекрасно повлияют на ее брата.

Подобное завление и натолкнуло Кэтрин на мысль о том, что директор Данн все-таки узнал о спиртном и решил таким образом разрешить неприятную ситуацию, одновременно преподав урок Джареду. Кэтрин радовали перспективы, внезапно открывшиеся перед братом, но она не могла не скучать по нему. Брат насмехался над ней и дулся на нее, но все равно ей было трудно с ним расставаться – ведь они были неразлучны все последние десять лет.

И вот теперь Джаред уже был в Рэйгейте, служащие приюта отправились вместе с детьми на прогулку, а она осталась разбирать пыльные сундуки, и это – в лучший день года!

Вздыхая, Кэтрин перебирала содержимое очередного сундука. Она всегда подозревала, что директор Данн был очень сентиментален, хотя он упорно это скрывал и всегда являл собой оплот принципиальности. В обществе его знали как человека, лишенного слабостей. «Разумная тактика, – подумала Кэтрин, – если учесть, сколько людей – в особенности светских львов – считают сентиментальность прибежищем слабоволия, непоследовательности и романтизма».

Неожиданно она нащупала какой-то длинный предмет, завернутый в ткань. Послышалось приглушенное позвякивание. В обвязанной бечевками пеленке была спрятана детская погремушка. По маленькой кладовке разнесся мелодичный звон. Кэтрин улыбнулась. На рукоятке игрушки виднелись зазубрины и вмятины. «Следы зубов Маркуса», – предположила она.

Она осторожно положила погремушку обратно в ящик и прикрыла тканью. Даже если Маркус когда-нибудь и вернется в Андерсен-холл, эти вещи ему больше не понадобятся. Он всегда был чужд сентиментальности, они с отцом были непохожи, словно огонь и лед.

Там, где директор Данн был тверд словно скала, Маркус больше напоминал свободный ветер, Кэтрин всегда завидовала легкомысленному своеволию Маркуса. Она мечтала иметь хоть немного его беспечности. И только ссорясь с отцом, Маркус утрачивал свою беззаботность. О, как они ругались! От их бурных сцен и взаимных упреков даже стены содрогались. Маркус всегда тяжело переживал эти ссоры и мог дуться целыми днями. В такие минуты его красивые мрачные глаза и задумчивый вид притягивали особ женского пола, будто плывущий корабль – чаек. Девушки им просто заболевали. Однако Кэтрин никогда не была в их числе, она предпочитала следить за Маркусом издали. Благодарение небесам, он так и не одарил ни одну из поклонниц своим драгоценным вниманием. Включая ее саму.

Уже семь лет Маркус находился на военной службе и, по словам миссис Нейгел, он поклялся вообще никогда не возвращаться в Андерсен-холл. Но суть не в этом. После всего того, что пережила Кэтрин, ей казалось, что она никогда не выйдет замуж и вообще ни в чем не преуспеет. Она состарится и умрет, дряхлая старая дева…

Разозлившись на мрачные мысли, Кэтрин оттолкнула сундук, и он ударился обо что-то позади. В воздух поднялось облако пыли. Кэтрин чихнула так громко, что в ушах зазвенело. Прикрывая рот и нос белым передником, Кэтрин нагнулась и немножко подвинула сундук. Случайно она заметила какой-то деревянный предмет, втиснутый в паз между стеной и сводчатым потолком. Приподняв свечу, чтобы лучше видеть, она разглядела за разной рухлядью ящик, втиснутый в самую глубь проема.

Кэтрин охватило любопытство, и она поднесла свечу поближе, надеясь, что рядом не окажется ничего легко воспламеняющегося. Поставив свечку на сундук, она подергала ящик, стараясь его высвободить. Потом, встав на четвереньки, она нагнулась, пытаясь выдвинуть ящик на себя. Однако он не поддавался. Кэтрин застыла, наклонившись и соображая, как лучше поступить.

– Вот зрелище, которое способно исторгнуть слезы, – прозвучал позади нее низкий голос.

Кэтрин распрямилась так быстро, что стукнулась головой о пыльную балку.

Потирая ушибленную макушку, она обернулась и сердито бросила:

– Черт тебя побери, Прес!

– Мне тоже приятно видеть тебя, Кэтрин, – тут же откликнулся вечный ее мучитель.

Прескотт Девейн, как и обычно, был облачен в сюртук прекрасного покроя, который подчеркивал его крепкую фигуру. Прескотт абсолютно не похож на сына рабочего. Узкие, упругие бедра и широкие плечи принадлежали скорее спортсмену-коннику, а не человеку, занятому физическим трудом. Видимо, Прескотт пошел в мать. Прежде чем впасть в нужду и умереть от легочного заболевания, она, по всей вероятности, была леди с положением в обществе. Прескотт никогда не рассказывал о своей жизни до приюта, поэтому узнать о нем что-то наверняка не представлялось возможным.