— Нет. Меня видят те, у кого есть… — он запинается, подбирая слово. — Предрасположенность.

— К чему?

— К тому, чтобы служить Смерти.

У меня перехватывает дыхание. Служить Смерти? То есть… убивать?

Да, кое-кто тут точно к этому предрасположен.

В глазах темнеет, и единственным светлым пятном остается лицо сатира. Скамейка пытается уплыть из-под меня. Закладывает уши.

— Дыши. — У рогатого строгий взгляд. — Ну давай уже, вдох-выдох. А то Тихон и его мама, вернувшись с прогулки, обнаружат твой синюшный труп. Ты же не хочешь нанести ребенку еще одну душевную травму?

— Свиток. Ты. Все это… вербовка? — спрашиваю я, налаживая дыхание. — Вербовка в отряд наемных убийц? Из-за того, что со мной происходит? Кто-то решил этим воспользоваться, да?

Звучит как полная чушь, и я надеюсь, что так и окажется. Но сатир, прищелкнув языком, отвечает:

— Зришь в корень, малыш. Не знаю, что там с тобой происходит, но про отряд убийц — это верно. Их четыре, и они называются «масти». Когда ты найдешь все свитки и выполнишь все задания, тебя зачислят в одну из них. Остается только понять в какую. Червы, пики, трефы или — скрестим пальцы, чтоб только не это, — бубны. Выбор, как видишь, невелик.

Какое-то время я молчу, пытаясь усвоить информацию. Потом спрашиваю:

— А в чем между ними разница?

— Ой, знаешь, почти никакой, — невинным голоском заявляет рогатый. — Просто червы и пики уничтожают нечисть, а трефы и бубны — людей. И все масти, разумеется, жаждут поубивать друг друга. — Он смотрит поверх моей головы и радостно заявляет: — А вот, кстати, и они!

Я оборачиваюсь и вижу, что ко мне приближается девушка, высокая и худая, как модель. Походка у нее тоже модельная: что называется, от бедра. Волосы цвета платины падают на лицо и колышутся в такт шагам. На девушке белоснежная блузка с воротником-стойкой, приталенный пиджак и узкие черные джинсы.

— Правда, пришли не все. Какая жалость! — комментирует сатир.

Он устраивается поудобнее и подпирает подбородок кулаком, словно готовится смотреть увлекательное шоу.

— Где свиток? — спрашивает девушка, сурово поглядывая то на меня, то на сатира.

Я тоже смотрю на рогатого. Он, конечно, мерзкий тип, но ждать совета больше не от кого.

— Не отдавай, — скособочив рот, шепчет сатир.

А потом вскакивает и орет девушке, указывая на меня:

— Он у нее! В кармане! Я сам видел!

Недоумение и обида сливаются в один горький ком и встают в горле. Ну и скотина же этот рогатый!

«Модель» бросается на меня с изяществом и прытью гепарда. Я успеваю лишь прижать руки к животу, бессознательно защищая бумажку с выполненным заданием, — сама не знаю зачем. Наверное, срабатывает древний инстинкт «я ни за что не отдам тебе это барахло, хотя мне самой оно не слишком-то нужно». Девушка вцепляется мне в предплечья, трясет, дергает, и я скатываюсь со скамейки. Локти и копчик пронзает боль.

На миг в поле зрения оказывается предатель-сатир: он зачем-то забрался на дерево и сидит на ветке, помахивая копытами. Попугай недоделанный!

«Модель» запрыгивает на меня, прижимает к земле и пытается расцепить руки, мешающие добраться до свитка. Она не очень-то сильная, а может, не хочет драться всерьез, поэтому наше сражение больше похоже на детскую возню.

Тело вспоминает: такое уже было. Давно, очень давно. А следом в голове зажигается лампочка и, помигивая, выхватывает спрятанное в дальнем углу сокровище. Один из многих бриллиантов памяти, в сердцевине которого всеми цветами радуги переливается боль.

Первый класс. Перемена. Ксюша, моя подруга, вертится на полу в школьном коридоре. На глазах у нее слезы. А я вонзаю пальцы ей в живот.

Жар батареи у виска. Запах линолеума и пота. Улюлюканье и хохот одноклассников.

— Больше не могу-у-у! — стонет Ксюша.

— Тогда отдай! — пыхчу я.

— Щас умру-у-у! — выдавливает она, а следом из ее рта вырывается удушливый смех.

Я продолжаю щекотать подругу, надеясь, что она все-таки сдастся.

В тот раз нападала я. А Ксюша отбивалась. Она украла из моего пенала валентинку и отказалась вернуть. Хихикала и грозилась, что раскроет картонное сердечко и прочтет перед всем классом, кому оно адресовано. Я совсем не хотела этого.

Да, детская дружба бывает странной. В ней есть жестокость. Интересно, а во взрослой — тоже? Мне этого никогда не узнать, ведь друзей заводить я не собираюсь.

«Модель» дергает меня за волосы, и я возвращаюсь с чердака, набитого воспоминаниями, обратно в реальность. Непроизвольно тянусь к голове и чувствую, как чужие пальцы ныряют в карман моей толстовки. Изо всех сил толкаю девушку, метя в солнечное сплетение. Раз она решила действовать жестче, я тоже не буду церемониться. «Модель» взвизгивает, скатывается с меня и садится на землю, потирая живот.

В кулаке у нее зажат свиток.

Ну вот, добралась все-таки, зараза!

— Ты не понимаешь, во что ввязываешься! — рявкает девушка, сдув пряди с лица. — Проваливай отсюда. И забудь обо всем, что видела.

— Не так быстро, Миранда, — раздается за спиной.

Я еще никогда не слышала такой голос — флегматичный, тягучий и будто сделанный из шелка, иначе не объяснишь. Мурашки от него — размером с ненавистный мне консервированный горошек.

Оборачиваюсь.

Парень вольготно расположился на соседней скамейке. Больше всего он похож на американского гангстера двадцатых годов. Только не настоящего, а киношного или комиксового. Словом, он напоминает вымышленного персонажа, а не реального человека. Чересчур белое лицо, слишком черные волосы, невероятно синие глаза, — кажется, все это грим, краска и линзы.

А одежда? Кто в нашем возрасте (а парень немногим старше меня) носит костюмы-тройки? Кто вообще, находясь в здравом уме, их носит? Только трости ему не хватает. Ах нет. Вот же она. Лежит рядом.

— Кли-и-им, — тянет Миранда. — Где бы мы еще встретились.

— Ее надо допросить, — говорит киношный парень. — Если она выполнила второе задание, пути назад…

— Без тебя знаю. — Миранда встает, отряхивает джинсы и царственно опускается на скамейку. — Скажи, пожалуйста, — вежливо, почти ласково обращается она ко мне, будто и не было нашей стычки, — ты выполнила второе задание из свитка?

О каком втором задании они говорят? Было же только одно. Про сатира.

Тут я понимаю, что до сих пор полулежу на земле. Встаю, одергиваю одежду и поднимаю телефон, опутанный наушниками. Даже не заметила, когда он вывалился. Экран не разбит — фу-уф.