По углубленной программе в классе литературы занималось всего двенадцать учеников. Мы сидели не за одиночными партами, а за длинными столами, расставленными буквой «П». Преподаватель литературы, мистер Ларсон, был, как сказала бы мама, «слегка полноват», но лишних десять килограммов придавали добродушный вид его округлому лицу, на котором лукаво щурились глаза. Уголки его губ застыли в полуулыбке, как будто он вспомнил уморительный анекдот, услышанный от приятеля за кружкой пива. Мистер Ларсон носил рубашки пастельных оттенков, а его светло-каштановые волосы, свободно падающие на лоб, убеждали, что он и сам не так давно готовился поступать в колледж и «типа, в теме». Мои – а впрочем, и не только мои – девичьи чресла все это безусловно одобряли.

Мистер Ларсон вел урок сидя, вытянув ноги во всю длину. Забрасывая поочередно то одну руку, то другую руку за голову, он вопрошал: «Как вы считаете, почему Холден сравнивает себя с ловцом во ржи?» или еще что-нибудь подобное.

В первый же день мистер Ларсон предложил каждому рассказать об одном, самом ярком впечатлении прошедшего лета. Я посчитала, что он задумал это упражнение специально для меня: почти все остальные ребята учились в Брэдли с первого класса, «бессрочники», и скорее всего тусовались на каникулах вместе. А чем занималась новенькая, никто не знал, да им и не надо было знать, что на каникулах я загорала на заднем дворе и смотрела сериалы, как клуша. Поэтому я сочинила, что ездила на концерт «Перл Джем». Что было почти правдой. Мама Леи забронировала нам билеты еще до разоблачения «наркопритона», после чего обнаружила, что я (как и стоило ожидать) плохо влияю на ее дочь, и отменила бронь. Однако Лея осталась далеко позади, а мне предстояло заводить новых друзей, поэтому я приврала. И правильно сделала. Многие одобрительно закивали, а какой-то парень по имени Тэннер – вот уж не думала, что бывают такие имена, – даже присвистнул: «Круть!»

Потом мистер Ларсон предложил обсудить «Над пропастью во ржи», заданную на лето. Я села прямее: книжку я проглотила в два дня, валяясь на задней веранде. Мама спросила, что я думаю о прочитанном, а когда я ответила, что давно так не смеялась, склонила голову набок и с укоризной произнесла: «Тифани, у Холдена был нервный срыв». Это меня так озадачило, что я перечитала книгу заново, оставляя влажные полукруглые отпечатки пальцев на каждой странице. Я пребывала в глубоком недоумении: это же надо – проморгать ключевой элемент повествования! Я даже слегка огорчилась, что не такой уж я книжный червь, каким себя возомнила, но вспомнила, что монахини в школе чурались литературы, напирая на грамматику (меньше искуса и плотских грехов), а значит, я не виновата, что делаю недостаточно меткие наблюдения. Всему свое время.

Парень, сидевший с краю, во всеуслышание застонал. Его звали Артур, и летом он побывал на экскурсии в редакции «Нью-Йорк таймс», что, судя по реакции класса, не дотягивало до рок-концерта, но и полным отстоем, вроде постановки «Призрака оперы» в Филадельфийском театре, не считалось. Тогда я впервые поняла, что если постановка не на Бродвее, то грош ей цена.

– Тебе так понравилась книга, Артур? – сострил мистер Ларсон, и в классе захихикали.

Артур весил около ста тридцати килограммов, его лицо обрамляли многочисленные прыщи, а волосы были такие жирные, что, когда он проводил по ним пятерней, они так и оставались лежать, разделенные множественным пробором.

– Холден занят только самим собой. У него все притворщики, но сам он ничем не лучше, а то и хуже.

– Интересная мысль, – подхватил мистер Ларсон. – По-твоему, Холден – ненадежный рассказчик?

Прежде чем кто-нибудь успел ответить, раздался звонок. Все вскочили, шумно задвигали стульями, перекрывая голос мистера Ларсона («к следующему уроку прочесть первые две главы из Кракауэра!»), зашелестели рюкзаками, и вихрь голых, покрытых нежным пушком ног, обутых в сандалии на высокой подошве, вылетел из класса. Просто невероятно, как моментально все собрались и ушли. Тогда я впервые заметила и запомнила на всю жизнь: я неповоротлива. То, что другим дается легко, мне стоит больших трудов.

Когда я поняла, что очутилась наедине с мистером Ларсоном, у меня вспыхнули щеки под слоем тонального крема. Мама уверяла меня, что все мои одноклассницы делают макияж перед школой, но оказалось, что они практически не пользуются косметикой.

– Ты перевелась из школы Святой Терезы, да? – спросил мистер Ларсон, перебирая бумаги на столе.

– Святой Терезы на Холме. – Мне наконец удалось застегнуть рюкзак.

Мистер Ларсон поднял на меня глаза, и его губы тронула едва заметная улыбка.

– Да, конечно. Должен сказать, мне понравился твой читательский дневник. Очень вдумчиво написано.

Впоследствии я, лежа в постели, буду снова и снова повторять себе эти слова, скрипя зубами и сжимая пальцы, чтобы не воспламениться, но в ту минуту мне хотелось поскорей убраться из класса. Я вечно терялась в таких случаях, а на лице у меня, вероятно, было написано то же, что и на лице моей ирландской тетушки, когда она, перебрав красненького, принималась поглаживать меня по волосам, приговаривая, как бы ей хотелось иметь дочку.

– Спасибо, – пискнула я.

Мистер Ларсон широко улыбнулся, и его глаза превратились в едва заметные щелочки.

– Рад, что ты будешь у меня учиться.

– Я тоже. Ну, до завтра! – Я вскинула руку, чтоб помахать на прощание, но на полпути передумала. Со стороны, наверное, выглядело, будто у меня нервный тик.

Мистер Ларсон помахал мне в ответ.

В коридоре напротив двери в кабинет мистера Ларсона стояла сломанная парта. Артур рылся в своем рюкзаке, водрузив его на столешницу.

– Привет, – сказал он, подняв на меня взгляд.

– Привет.

– Очки ищу, – объяснил он.

– Ага. – Я вцепилась в лямки висевшего на плечах рюкзака.

– Идешь на обед? – спросил Артур.

Я кивнула, хотя собиралась провести обед в библиотеке. Нет ничего хуже того момента, когда, рассчитавшись с кассиром, оборачиваешься к залу, полному незнакомых лиц, и понимаешь, что предстоит искать свободное место за чужим столиком, ведь выносить еду из столовой не разрешается. В первый день школы всем хочется посплетничать, а не тратить драгоценные минуты обеденного перерыва на новенькую. Понимаю, сама такая. Рано или поздно все станет на свои места: кудрявая рыженькая девочка с голубоватыми прожилками вен на лбу окажется самой умной девочкой в классе, заблаговременно подаст документы в Гарвардский университет и будет принята первой из нашего потока. (Из «наших» в Гарвард поступят девять человек: в Брэдли фигню не гнали.) Вон тому крепышу футболисту с рельефными грудными мышцами отсосала сама Линдси «Биз» Хейнз, а его лучший друг все видел. Я знала, что незнакомые черты обретут индивидуальность и я, в свою очередь, тоже займу свое место в общей картине мира – определенное место за определенным столом. Но до тех пор я предпочитала сохранять достоинство и засесть в библиотеке за «домашку» по испанскому.