* * *

«В то время молва об Иисусе уже разнеслась окрест, и его ожидали в Кане». Наутро мы проснулись от голоса проповедника. Этот голос заполнил собой всю улицу и разбудил наш задремавший страх. «Молва об Иисусе уже разнеслась окрест, и его ожидали в Кане». Всего один человек со своими притчами. Библия, накладной воротничок и громкоговоритель. Даже солнца не было, только утренняя свежесть и небо, зияющее отсутствием звезд. День со своей грязью и жарой еще не родился, но Божий человек все равно потел. По лицу у него стекали крупные капли пота. Все проповедники потеют, всегда, в любое время года. Если на службе много народу, пастор баптистской церкви велит служке ходить за ним с носовым платком и утирать ему лоб после каждого аминя. Но этот проповедник стоял на рельсах один-одинешенек и обращался в пустоту, как машина, работающая на холостом ходу, — без платка и без паствы. Произнося очередную фразу, он притоптывал ногой, отбивая ритм. Рычащий Бог бедных кварталов лишен вальяжной медлительности церковного Господа. Проповедник еще и подпрыгивал на месте. Я слыхал, что этим приемчиком можно раздавить зло. «Праведники ожидали учителя, дабы повиноваться ему и почитать его. Но там же находилась шайка нечестивцев, явившихся с целью опорочить его». В нашем квартале тоже есть проповедники, которые выходят с утра пораньше обращать неверных. Только наши точно знают, что у них будут слушатели. У нас в любое время дня и ночи народу не протолкнешься. Чуть где какой шум, они тут как тут — целой армией. Проповедник на рельсах разорялся в пустоту, обшаривая взглядом горизонт в поисках случайного прохожего, способного спасти его слово. «Толпа проведала, что учитель явился на свадьбу. Молодые приходились ему друзьями, и он пообещал прийти в Кану и стать свидетелем на свадьбе. Зная, что Господь всегда держит данное слово, зеваки столпились возле входа в дом, где проходило торжество». Эта свадьба отличалась от Жозефининой. Но я предполагаю, что у Бога для каждого находится слово. Хотя какая разница? Мне снова и снова вспоминалась смерть Корасона. Не может Бог быть на нашей стороне. Двигаясь как можно осторожнее, чтобы не привлекать внимания проповедника, мы сняли с себя вчерашнюю одежду и переоделись в чистое. Мариэла через голову стянула запачканное кровью платье. Она была без лифчика — она его вообще не носит, и я смог увидеть, что ее тело здорово изменилось со времен нашего детства, даже с той поры, когда мы танцевали, тесно прижавшись друг к другу. Ее тело стало более телесным, и грудь выросла — девическая грудь, страдальческим голосом произносила Жозефина, выражая свое неодобрение. Жозефина слишком серьезно воспринимала историю с лифчиком, даже говорила об этом с Корасоном. С ее стороны это было своего рода предательство. Ведь мы не рассказывали ей о том, что думают другие или делают. Таким образом мы пытались защитить нас, всех троих. Но Жозефина была слишком слаба, частенько нарушала наш союз и наболтала ему про лифчик, дескать, она теперь совсем женщина, а мужики так и вьются вокруг ее сисек. Но его эти подробности мало интересовали. Все, что от нас требовалось, это не путаться у него под ногами. И потом, он питал слабость к Мариэле, восхищался ее силой и независимостью. Это она была его сыном, а меня он зачислил в тот же разряд, что Жозефину, — в лагерь слабаков, достойных только колотушек. Он жутко на меня разозлился, когда доктор сказал, что из-за малярии и хилого сложения я не могу заниматься боксом. «Толпа ввалилась в дом новобрачных. Оповещенные о присутствии Христа, пришли и те, кого никто не приглашал, но кто хотел принять участие в празднестве. Большая часть присутствующих последовала за Господом, желая коснуться его или посмотреть на него собственными глазами, ибо нет большей благодати, нежели видеть живого Христа. Но шайка нечестивцев не собиралась отступиться. Среди них было несколько лжепророков, которые подавали остальным дурной пример и насмехались над ним. „Когда же ты нам докажешь, что ты в самом деле сын Божий? Если ты и вправду тот, за кого себя выдаешь, яви нам чудо — сейчас же, немедленно“. Они заранее договорились, что станут оскорблять Господа, и приготовили ему ловушку: решили разлить вино и опустошили все бочонки». Я сглупил — засунул вчерашние штаны в сумку, даже не подумав вынуть из кармана деньги, и они провалились на самое дно. Я захотел их достать. Самое простое было вынуть все из сумки, и я начал вытаскивать шмотки — пояс, рубашку, когда-то подаренную ман-Ивонной, но все не мог нащупать деньги. Вдруг моя рука, шарившая в глубине, наткнулась на что-то шелковистое, нежное, как персик, так что от неожиданности я даже отдернул руку. Этот жест привлек внимание проповедника. Наконец-то он нас заметил и расплылся в довольной улыбке. Обрадованный, что заполучил аудиторию, он пошел по рельсам к нашей машине. Над нами гремел его голос. Он до максимума открутил громкость своего мегафона. «Тогда нечестивцы и другие негодяи принялись выливать вино. Женщины и дети, которые обычно вина не пьют, последовали примеру мужчин, наполняли вином свои чаши и опрокидывали их за окно. Мужчины пили его с жадностью. Они подкупили слуг, и те с лицемерными улыбками роняли на пол полные кувшины. А когда вина стало не хватать…» Мы вышли через дверцу со стороны тротуара, а он остановился возле левой дверцы, что открывалась на улицу. Так мы и стояли по бокам от машины. Он орал в мегафон, перечисляя козни нечестивцев, которые продырявили бочонки с вином, дабы очернить Иисуса. Мариэла сказала ему, чтобы он оставил нас в покое и шел проповедовать туда, где больше народу. Но проповедник слышал только Божий глас, так что мы очень скоро пополнили собой список нечестивцев. К счастью, взошло солнце, а с ним появились другие люди. В конце улицы показалась группа мужчин, их было четверо. На одном был синий комбинезон, похожий на тот, что носил Корасон, только замызганный, трое других были одеты в майки и разорванные на коленках штаны, засалившиеся от грязи. Это были механики. Настоящие. Не чета Корасону — не притворные. И тут мы поняли свою ошибку. На улице с рельсами располагалось вовсе не кладбище брошенных машин, но длинная автомастерская. Ремонтный цех под открытым небом для совсем дряхлых автомобилей, которые никому даром не нужны, кроме разве что своих владельцев. Выходит дело, мы ночевали вовсе не в брошенной машине. И если механики заметят на заднем сиденье сумку, они вполне могут принять нас за воров. «Когда же вина стало не хватать, шайка нечестивцев приблизилась к Иисусу и хором загалдела: „Ты говоришь, что способен творить чудеса! Так неужели ты позволишь своим друзьям праздновать свадьбу без выпивки? Что это за свадьба, на которой ни хозяевам, ни гостям нечего выпить? Что это за свадьба, на которой гостей потчуют только хлебом и водой? Разве так Бог, за которого ты себя выдаешь, помогает своим друзьям? Если ты Бог, сотвори нам вина“. В их голосах слышалось издевательство. А Иисус, поняв их коварство, не хотел отвечать, если бы не настойчивость учеников и десятков тех, кто пришел посмотреть на него и поклониться. И тогда, указав на бочонки, опустошенные нечестивцами до последней капли, он сказал: „Не там ищете, ибо человек, полагающий, что ему ведом промысел истинного Бога, очень удивится, узрев его могущество…“» Механики оказались не самой лучшей публикой. Они уже принимались за работу, не обращая на проповедника ни малейшего внимания. Одну за другой они осматривали машины, открывали дверцы, вынимали из-под сидений запчасти и инструменты, домкраты и гаечные ключи, размерами даже больше того, с помощью которого мы… Мужчина в комбинезоне подошел к нашей машине и обнаружил на заднем сиденье сумку. Я так и не успел вытащить из нее штаны, а в них лежали все наши сбережения. Остальное не имело значения — запачканное кровью платье, плохо пошитые одежки, которые мы носили всегда, — ничего, чем стоило бы дорожить и о чем следовало горько сожалеть. Кроме той шелковой на ощупь вещицы, от которой моей ладони стало тепло. Мужчина открыл сумку и начал в ней рыться, одну за другой выкидывая на дорогу наши вещички, но трусики он не выбросил. Как такая крохотная вещь может производить такое впечатление? Мужчина щупал их как обещание чего-то прекрасного, и я понимал его чувства. Красивые. Светло-зеленого цвета. Любимого цвета Мариэлы. Ни капли не похожие на толстые хлопчатобумажные панталоны, какие носят тетки нашего квартала. Это были настоящие девичьи трусики, невесомые и непостижимые, как тайна. Такие показывают в фильмах, на которые не пускают детей младше восемнадцати лет. Мы иногда смотрим их, если в программе нет боевика. Мужчина повернулся к нам и смерил взглядом Мариэлу. Очень откровенным взглядом. Очень целеустремленным. Он смотрел на нее как похотливое животное и своим взглядом надевал на нее трусы и тут же их снимал. Потом он окликнул своих друзей, которые пробурчали что-то в ответ, не прекращая работы. Проповедник, зачарованный видом трусов, ненадолго умолк. Но тут же «Иисус обратился к толпе, указывая пальцем на бочки с водой: „Там найдете свое вино“. Господь говорил с ними, не понижая голоса. И каждый слышал его слова: „В доме моих друзей и служителей моего отца всегда найдется выпивка, чтобы утолить жажду добропорядочных людей. Наливайте, бочки полны“. Толпа, пихаясь локтями, ринулась в праздничную залу. Нечестивцы вперемешку с поклонниками ринулись к бочкам и обнаружили в них превосходное вино, лучшее, что способны произвести виноградники, ибо дары Господни — всегда отличного качества». Механики велели ему заткнуться, потому что у них полно работы. Все, кроме того, в комбинезоне, который не видел вокруг никого, кроме Мариэлы. Мариэлы в трусиках. Мариэлы нагишом. Как в кино. А я видел то, что видел он. Если хочешь получить их назад, детка, придется постараться. Один поцелуй, и я тебе их верну. Другие рабочие, которым не нравился весь этот шум-гам, принялись его увещевать: это ж дети, что ты к ним привязался? Но он не желал отступаться, и его голос звучал громче голоса проповедника, продолжавшего выкрикивать свое. «Господь преподносит нам исключительно продукты высшего качества. Плененные вкусом вина и чудом его изобилия, нечестивцы признали свое поражение…» Если хочешь получить их назад, детка, придется постараться. Один поцелуй, и я верну тебе и твои трусики, и твою сумку… «…и присоединили свои голоса к хору славословий. Иисус успокоил толпу и велел людям расходиться по домам, потому что Господь — не кинозвезда, которой нужны аплодисменты, и новобрачным хотелось побыть одним…» Всего один поцелуйчик, и они твои. Я же вижу, что ты та еще штучка. Мариэлу от бешенства прямо трясло. Я оглянулся в поисках камней: ничего подходящего, только бесполезная линия рельсов и асфальт. Мужчина размахивал трусами, подставляя их утреннему ветру. По лицу проповедника, опьяненного своим вином, свадьбой и неиссякаемым вдохновением, катились крупные капли пота. Вино Господне ударило ему в голову, и он смотрел на нас невидящим взглядом. Тогда я вспрыгнул на крышу машины, выхватил у него мегафон и швырнул в механика, метя в голову. Но я промахнулся. С меткостью у меня неважно, и, когда мы играли в птицелова, я всегда мазал мимо цели. Даже по крупным мишеням типа совы или сарыча не мог попасть. Механик пришел в ярость и бросился за мной. Спас нас проповедник, которому не терпелось забрать назад свой мегафон. Они ломанули вперед, не глядя по сторонам, и, конечно, столкнулись: механик упал, увлекая за собой проповедника, и оба, склеившись в пыльный клубок и дрыгая ногами, покатились по рельсам. Наконец им удалось расцепиться и подняться, и они принялись осыпать друг друга проклятьями: проповедник, словно мать, баюкающая младенца, прижимал к груди мегафон, а механик так и не расстался с трусами, но больше не размахивал ими как трофеем, а пытался с их помощью отряхнуться от пыли. Отнять их у него не было никакой возможности. Пока они валялись на земле, я успел только забрать деньги, и мы дунули оттуда что было мочи. Так что и второй наш день начался с бегства. Мы бежали, не разбирая дороги, не зная, куда и зачем бежим. Мы бежали от оставшихся за спиной трупа Корасона, жалоб Жозефины, воспоминаний о ман-Ивонне и своих слишком тесных одежек, от трусиков Мариэлы, подаренных себе самой, — наверное, единственной вещью, которую стоило взять. Позади раздавались сердитые голоса двух ссорящихся мужчин, проповедник вопил: «Господь посылает нам испытания по нашей вере», — а механик орал, что сейчас уложит Божьего человека на обе лопатки и заставит его сожрать этот проклятый мегафон. Другие рабочие посмеивались в сторонке, повторяя: «А что мы тебе говорили, оставь этих сопляков в покое, от них одни неприятности, особенно от девчонок. Кто ж с девчонками связывается, каждый дурак знает, что они приносят несчастье».